Энн Райс - Час ведьмовства Страница 2

Доктора будоражил даже сам проход по пустынным улицам. Он медленно шел по щербатым и неровным тротуарам, выложенным кирпичом «в елочку» или серыми плитами. Над головой арками изгибались дубовые ветви. Свет на этих улицах всегда оставался приглушенным, а небо скрывалось за зеленым пологом. Возле самого крупного дерева, подпиравшего своими толстыми жилистыми корнями железную ограду, доктор всегда останавливался, чтобы передохнуть. Ствол этого дерева, занимавшего практически все пространство от тротуара до самого дома, был поистине необъятным, а скрюченные ветви, словно когти, цеплялись за перила балконов и оконные ставни, переплетаясь с цветущим плющом.

И все же царившее здесь запустение тревожило доктора. В кружевных розах ограды соткали свои тонкие замысловатые сети пауки. В некоторых местах железо настолько проржавело, что при малейшем прикосновении рассыпалось в прах. А дерево балконов прогнило насквозь.

В дальнем углу сада когда-то располагался плавательный бассейн – обширный длинный восьмиугольник, окаймленный плитняком. С течением времени он постепенно превратился в болото с темной водой и дикими ирисами. Даже запах, исходивший оттуда, будил в душе страх. Теперь полноправными обитателями болота стали лягушки – их отвратительные монотонные песни слышались в сумерках. Грустно было видеть, как маленькие фонтанчики, устроенные в противоположных стенках бывшего бассейна, по-прежнему посылают изогнутые струйки в вонючее месиво. Доктору страстно хотелось ликвидировать мерзкое болото, вычистить его, собственными руками, если понадобится, отдраить стенки. Столь же сильным было желание залатать разбитую балюстраду и вырвать сорняки, заполонившие цветочные вазы.

Даже от престарелых теток его пациентки – мисс Карл, мисс Милли и мисс Нэнси – исходил дух гнилости и запустения. И виной тому вовсе не седые волосы или очки в проволочной оправе. Дело было в их манерах. И еще – в запахе камфары, пропитавшем их одежду.

Как-то доктор забрел в библиотеку и взял с полки книгу. Из нее высыпались маленькие черные жучки. Он в испуге поставил книгу на место.

Будь здесь кондиционеры, все выглядело бы по-другому. Но старый дом был слишком обширен для подобных устройств – по крайней мере, так тогда говорили его обитатели. Высота потолков достигала четырнадцати футов, а ленивый ветерок повсюду распространял запах плесени.

Однако следует признать, что за его пациенткой ухаживали хорошо. Миловидная черная сиделка по имени Виола по утрам выводила ее на террасу, затянутую сеткой от насекомых, а вечером уводила в дом. Время от времени Виола вытаскивала свою подопечную из кресла и заставляла двигаться, терпеливо, шаг за шагом подталкивая ее.

– Она совсем не доставляет мне хлопот, – уверяла она и ласково подбадривала больную: – Ну же, мисс Дейрдре, покажите доктору, как вы ходите. Я с нею уже семь лет, – вновь обращалась Виола к доктору. – Это моя сладкая девочка.

Семь лет в таком состоянии! Стоит ли удивляться, что у этой женщины ноги подворачиваются в лодыжках и руки норовят крепко прижаться к груди, если сиделка силой не заставляет больную опустить их на колени.

Обычно Виола вела свою подопечную вдоль длинного двухсветного зала, мимо арфы и рояля фирмы «Бёзендорф», покрытых толстым слоем пыли. Оттуда – в такую же просторную столовую с поблекшими фресками, на которых были изображены замшелые дубы и возделанные поля.

Ноги, обутые в шлепанцы, шаркали по вытертому обюссоновскому ковру. Пациентке доктора был сорок один год, однако она казалась одновременно и старой, и юной – этакое спотыкающееся бледное дитя, не тронутое ни заботой, ни страстью взрослого мира. Так и хотелось спросить: «Дейрдре, у вас когда-нибудь был возлюбленный? Вы когда-нибудь танцевали в этом зале?»

Полки библиотеки были заполнены внушительного вида книгами в кожаных переплетах, на корешках которых сохранились выведенные выцветшими красными чернилами даты: «1756», «1757», «1758»… На каждом томе золотом вытиснено родовое имя: «Мэйфейр».

Ах, эти старые семьи Юга! Доктор искренне завидовал присущей им преемственности поколений. Недопустимо, чтобы история семейств со столь богатым наследием завершалась подобным запустением. Надо признаться, сам доктор не знал ни всех имен собственных предков, ни того, где они родились.

Мэйфейры – старинный колониальный клан. С портретов, украшавших стены особняка, на доктора смотрели мужчины и женщины в нарядах восемнадцатого века; были здесь и более поздние изображения: дагерротипы, ферротипы и первые фотографии. В холле висела пожелтевшая карта Сан-Доминго в грязной раме. Обратил внимание доктор и на потемневшее полотно, изображающее большой плантаторский дом.

А драгоценности на его пациентке! Они, несомненно, фамильные – достаточно взглянуть на старинные оправы. Но какой смысл нацеплять все это на женщину, которая вот уже семь лет как не произнесла ни слова и не сделала самостоятельно ни одного движения?

Сиделка рассказывала, что она никогда не снимает цепочку с изумрудным кулоном, даже когда купает мисс Дейрдре.

– Позвольте мне открыть вам маленький секрет, доктор: не вздумайте когда-либо дотронуться до этого кулона!

«Это почему?» – хотел было спросить доктор, но промолчал. С тяжелым чувством он следил за тем, как сиделка надевает на его пациентку рубиновые серьги и бриллиантовое кольцо.

Точно покойницу наряжает, подумалось ему. А за стенами дома темные дубы хлестали ветвями по пыльным оконным сеткам. И сад шелестел на отупляющей жаре.

– Взгляните-ка на ее волосы, – с нежностью говорила сиделка. – Вы когда-нибудь видели такие прекрасные волосы?

Действительно, длинные, на удивление красивые волосы – темные, густые, вьющиеся. Сиделка любила расчесывать их, наблюдая, как под гребнем они закручиваются в завитки. А глаза пациентки, при полной бессмысленности взгляда, были ясно-голубыми. Но из уголка рта мисс Дейрдре почти постоянно сочилась тонкая серебряная струйка слюны, отчего на груди ее белой ночной рубашки темнело не просыхающее пятно влаги.

– Поразительно, что никто не попытался украсть эти драгоценности, – сказал доктор, обращаясь больше к самому себе. – Ведь она совершенно беспомощна.

Сиделка одарила его надменной, понимающей улыбкой.

– Никто из работающих здесь не стал бы и пытаться.

– Но ведь она часами сидит одна на боковой террасе. Ее можно увидеть с улицы.

Сиделка засмеялась.

– Не беспокойтесь об этом, доктор. Люди вокруг не настолько глупы, чтобы войти в эти ворота. Разве что только старый Ронни приходил подстригать лужайку, но он всегда это делал, целых тридцать лет. Правда вот, в последнее время у старика не все в порядке с головой.