Сергей Атеев - Дно разума Страница 2

Рано утром Наташа явилась к бабушке, и они отправились «на могилки», как выразилась Дуся. Стояло начало мая. День обещал быть пасмурным. Вначале моросил мелкий холодный дождик, но, когда бабушка с внучкой вышли из дома, он уже прекратился, оставив после себя на асфальте быстро подсыхающие лужи. Несмотря на будний день, на улице было заметно оживление. Сотни людей стремились на погост с той же целью, что и наша парочка. У всех в руках имелись клеенчатые сумки либо сетки, в которых булькала некая жидкость, пока что запечатанная в бутылки, и шел аппетитный дух домашней снеди. Некоторые несли в руках букеты разноцветных бумажных цветов. Цветы были настолько ярко окрашены, что от их вида начинало ломить зубы.

Дуся и Наташа сели в трамвай, доехали до конечной остановки, вышли и влились в людской поток, спешивший на кладбище. По дороге они купили у какой-то старушки несколько бумажных роз, вручив ей вместе с деньгами и пару ватрушек.

Наконец достигли пределов кладбища. Здесь было никак не меньше народу, чем на первомайской демонстрации. Люди сновали меж могил, громко разговаривали, а некоторые даже смеялись. Вместе с тем имелись примеры и другого рода. Внутри оград возле скромных памятников застыли в глубокой скорби безутешные родственники тех, кто лежал в земле, а иные и рыдали в голос. С любопытством таращась по сторонам, Дуся и Наташа брели по главной аллее к своим близким. По пути они полюбовались большим, из черного мрамора, обелиском директору металлургического завода Носкову. На фоне весьма скромных железных пирамидок и деревянных крестов мраморный памятник производил весьма сильное впечатление. К тому же прилегающая к могиле начальника обнесенная оградой площадь была столь велика, что на ней можно было бы разместить небольшое футбольное поле. Все это не могло не впечатлять, однако в душе Евдокии Копытиной не нашлось места зависти. Она лишь сказала Наташе, кивнув на обелиск: «Хороший человек был Иван Григорьевич. Царствие ему небесное!» – и побрела дальше.

Наконец цель была достигнута. Они очутились перед двумя выкрашенными голубой краской восьмиконечными крестами, на которых значилось: «Василий Харитонович Хохряков, 1884–1958» и «Татьяна Петровна Хохрякова, 1888–1962».

– Здравствуйте, папа и мама, – нараспев произнесла Дуся, перекрестилась и истово поклонилась крестам.

– Почему у них фамилии другие, не как у тебя? – спросила девочка.

– Потому что я замужем была и ношу фамилию мужа.

– От чего они умерли? – немедленно поинтересовалась Наташа.

– От болезней, – неопределенно отозвалась Дуся.

– От каких болезней?

– От разных. Надорвались, болели, а потом отдали богу душу. Теперь они в раю, смотрят на нас оттуда… – Дуся уперла палец в небо.

– И сейчас смотрят? – полюбопытствовала Наташа.

– Именно, – подтвердила Дуся. – Видят: мы пришли их навестить, и радуются, что не забыли.

Могилки в общем были ухожены, но после зимы среди свежей травы торчали сухие стебли степных будяков. Дуся поспешно выдернула бурьян, выбросила его за оградку и только после этого достала припасы. Она разложила на стоявшем здесь же дощатом столике колбасу, яйца, конфеты, извлекла чекушку и маленький граненый стаканчик, наполнила его, вручила девочке «Ласточку» и, тихо проговорив: «Ну, помянем рабов Божьих…», залпом проглотила водку. Лицо ее тут же покраснело и залоснилось, глаза заблестели. Дуся уткнула голову в ладони и, казалось, глубоко задумалась.

– Скажи, баба, – вновь спросила Наташа, – это мои прабабушка и прадедушка тут похоронены?

– Тут, внученька, – отозвалась Дуся.

– А дедушка где? Ведь он тоже умер.

– Я тебе сто раз говорила. На фронте погиб. Где-то под Москвой… А где точно, не знаю. А так бы съездила на могилку к моему Пашеньке…

– А он тоже в раю?

– Ну ясное дело.

– И смотрит сейчас на нас?

– Можешь не сомневаться. Давай-ка за упокой его души выпьем. То есть я выпью, а ты конфетку съешь.

– А вот, баба, объясни мне: те, которых сегодня поминают, они все в раю?

– Ну… не все.

– А другие, те, что не на небе… Они где?

– В аду, думается.

– Это под землей?

– Само собой.

– Но ведь и их сегодня поминают? Как же так? Если они плохие, чего же их вспоминать?

– Для того и вспоминать, чтобы им на том свете легче было.

Девочка замолчала, видимо обдумывая услышанное. Дуся тем временем выпила еще один стаканчик, облупила яйцо и стала смачно жевать его, потом принялась за колбасу и заедала все это добро пирожком с ливером.

– А скажи, баба, вон те холмики, – девочка показала рукой куда-то вперед, – они тут зачем?

– Какие холмики? Ах, эти. Тоже могилки, видать.

– Чьи могилки?

– А бог их знает.

– Тех, что в аду?

– Может, и так. А может, каких невинно загубленных…

– Что значит: невинно загубленных?

– Ну… Как тебе объяснить… Вот, скажем, в войну к нам в город понагнали узбеков из Средней Азии… В Трудармию, значит. Они, узбеки эти, мерли как мухи. Мороз страшный, а они в одних халатах… Какой от них был прок, до сих пор не пойму. Бродили по улицам как тени. Тут же и падали. Ногой толкнешь, а он – как бревно. Замерз бедолага. Вот их собирали и закапывали… Даже таблички на могилках не ставили… А то, может, это те, кто еще до войны в здешней тюрьме сгинул.

– Сгинул – это как?

– Ну, расстреляли. Или сам помер. Мало ли…

– Они тоже в аду?

– Зачем в аду? На небесах, надо думать.

– И на нас тоже смотрят?

– Может, и смотрят, а может, и не смотрят, а только думают.

– О чем?

– О том, кто за них отомстит.

Через некоторое время Дуся допила водку, поднялась и стала укреплять бумажные цветы меж перекладин крестов. Ее заметно развезло, она еле слышно хихикала и одновременно жевала пирожок. Наташа тем временем вышла из ограды и подошла к безымянным могильным холмикам. Было их штук десять или двенадцать. Поросшие только что вылезшей изумрудной травой, они возвышались над землей, словно верхушки человеческих голов, покрытых редким волосяным покровом. Девочка бродила между холмиками, глядя под ноги, словно рассчитывая обнаружить нечто интересное, но ничего особенного не замечалось, лишь кусочки бутылочного стекла да ржавая консервная банка попадались на глаза. И вдруг острые глаза Наташи заметили: впереди между холмиков что-то блеснуло. Она нагнулась. Монета! Судя по торчащему из земли торцу, довольно крупная. Неужели рубль?! Наташа поспешно нагнулась, вытащила монету из земли и покосилась на бабушку: не видит ли та. Но Дуся не смотрела по сторонам. Она до сих пор не могла приладить к крестам бумажные цветы и сердилась, что выражалось в неразборчивых ругательствах, которые она бормотала себе под нос. Девочка повернулась к бабушке спиной и разжала ладошку. Монета действительно была довольно крупной, но нисколько не походила на рубль. На одной ее стороне присутствовала пятиконечная звезда и – какие-то письмена на непонятном языке. Кроме того, в монете была пробита маленькая дырочка.