Юкито Аяцудзи - Another. Часть 2. Как?.. Кто?.. Страница 2

Но Мей при этом совершенно не стремилась рассказывать что-либо о себе, если только я специально не спрашивал. И даже если спрашивал, она, как правило, обходила вопрос либо просто отказывалась отвечать.

– А хобби у тебя какое? Рисование?

Я даже такие вот формальные вопросы пытался задавать.

– Вообще-то мне больше нравится рассматривать картины, чем рисовать.

– О, правда?

– Даже если это всего лишь альбомы с репродукциями. У нас дома их очень много.

– А ты на выставке картин была когда-нибудь?

– В провинциальных городках вроде нашего – без шансов.

Потом она сказала, что предпочитает старую западную живопись, до импрессионизма. И что картины вроде тех, что пишет ее мать, Кирика-сан, ей безразличны.

– А куклы? – неожиданно для самого себя спросил я. – Что ты думаешь о куклах Кирики-сан? Они тебе тоже не нравятся?

– …Ну, как тебе сказать, – по ее лицу прошла тень. – Не могу сказать, что не нравятся. Есть некоторые, которые я люблю, но…

Я решил не углубляться в этот вопрос. Самым непринужденным голосом, каким только мог, я предложил:

– Будешь в Токио – заходи как-нибудь в гости. Пройдемся по музеям. Я тебе покажу, где что.

– Ладно. Как-нибудь.

Как-нибудь…

Когда настанет это «как-нибудь»? Вновь эта неясная мысль всплыла у меня в голове.

3

– Не хочешь заглянуть в кружок живописи? – предложила Мей на большой перемене в четверг, 18 июня.

С утра безостановочно лил дождь, так что обед на крыше исключался. А в классе, вместе со всеми, нам есть не хотелось – нас же «не было». Как только закончился четвертый урок, мы, будто подав друг другу сигнал, одновременно встали и вышли в коридор. Тогда-то Мей и произнесла те слова.

Мне в голову приходили лишь менее интересные места, так что я согласился сразу:

– Давай.

Кружок живописи обитал на первом этаже нулевого корпуса, в самой западной его части. Изначально он занимал обычный учебный класс. Потом его поделили пополам, и помещение кружка живописи стало вдвое меньше. Вторую половину занимал кружок культуры. Табличка на двери гласила: «Краеведческое общество».

– Ой! – раздался возглас, едва мы вошли.

Две девочки, которых я никогда раньше не видел. Судя по цвету их бейджиков, одна из них училась в первом классе, другая во втором. У второклассницы было спокойное узкое лицо и хвостик на голове, у первоклассницы – круглая детская мордашка и очки в красной оправе.

– Мисаки-семпай! – воскликнула второклассница с хвостиком и удивленно заморгала. – Что ты здесь?..

– Так, захотелось зайти, – ответила Мей своим обычным бесстрастным тоном.

– Разве ты не ушла из кружка?

– Просто сделала перерыв.

– Ооооо, правда? – это уже первоклашка в очках.

Похоже, эти девчонки были не в курсе специфической ситуации в классе 3-3 (что, впрочем, неудивительно, если учесть правило «не рассказывать никому за пределами класса»). Они начали разговаривать с Мей абсолютно нормально – это было лучшим доказательством.

– Эмм, а это кто? – поинтересовалась второклашка, глядя на меня.

Мей тут же ответила:

– Мой одноклассник Сакакибара-кун. Он и с Мотидзуки-куном тоже дружит.

– Ооооо, правда?

Первоклашка. Она это произнесла ровно тем же тоном, что и в прошлый раз, будто проигрывала одну и ту же запись. И выражение лица у нее было такое же – застенчивая улыбка… Ой. Это для меня не очень хорошо, пожалуй.

– Он сказал, что его интересует кружок живописи, и я его привела, – дала Мей минимальное объяснение.

– Ооооо, правда?

– Ты собираешься вступить? – спросила второклашка, застав меня совершенно врасплох.

– Ээ, я не планировал… В смысле, не знаю, я…

Пока я сражался со словами, Мей скользнула мимо девчонок. Я последовал за ней.

В комнате было куда опрятнее, чем я ожидал.

Середину занимали два больших рабочих стола, в точности таких же, как в кабинете рисования. У одной стены выстроились шкафчики членов кружка, на противоположной висели большие металлические полки, где аккуратно стояли и лежали художественные принадлежности и прочие вещи.

– Мотидзуки-кун совершено не изменился, – заметила Мей, подойдя к одному из нескольких мольбертов, стоящих в комнате. Взглянув на него, я увидел копию «Крика» Мунка – нет, не совсем копию. Детали фона были вроде не такие, как в оригинале, и человек, закрывающий уши руками, смахивал на Мотидзуки…

…И ровно в этот момент вошел Юя Мотидзуки собственной персоной.

– О, семпай.

– Мотидзуки-семпай!

Услышав девчачьи голоса, я обернулся – и да, в дверях стоял Мотидзуки. Как только он увидел нас с Мей, его лицо преобразилось, как будто он внезапно наткнулся на привидение или что-то подобное.

– Ээ, девочки, можно вас обеих на минуту? Прямо сейчас? – обратился он к младшеклассницам, старательно не глядя на нас с Мей. – Мне срочно нужна ваша помощь.

– Ооооо, правда?

– Но ведь как раз Мисаки-семпай зашла…

– Просто идемте.

И Мотидзуки выскочил из комнаты, чуть ли не волоча девчонок за собой.

Снова повернувшись к «Псевдо-Крику» на мольберте, Мей тихонько хихикнула. Это оказалось заразительно – я с трудом подавил смех.

Тяжело было бы вести себя так, как будто нас «нет», в присутствии двух посторонних, не подозревающих, что происходит (и, конечно, объяснить им Мотидзуки не мог). Вот почему он должен был убраться отсюда под каким угодно предлогом. Интересно, что именно Мотидзуки придумает в качестве помощи, которая ему требуется от девчонок «срочно»? Мое воображение разыгралось, и мне стало даже немножко жаль Мотидзуки.

Мей отошла от «Псевдо-Крика» и направилась в заднюю часть комнаты. Из-за шкафчиков она что-то вытащила.

Это что-то было полностью обернуто белой тканью, но форма и размер дали мне понять, что это тоже мольберт. Мей осторожно отвернула край ткани. Там был холст десятого размера[1] лицевой стороной к мольберту. Мей тихо вздохнула и перевернула холст.

Незавершенная картина маслом. И не нужно было спрашивать, чтобы понять, что рисовала ее Мей…

На холсте был портрет женщины во всем черном. С первого взгляда в женщине угадывалась мать Мей… но.

Ее лицо было неестественно рассечено надвое. Разрез шел от макушки через лоб, между бровей, через нос и рот. И половинки головы были раздвинуты в стороны буквой V. Такая вот картина.

На правой половине рассеченного лица я увидел слабую улыбку. А на левой – грустное выражение. Ни крови, ни каких-то внутренних, подкожных структур на картине не было, так что реалистичной ее никак не назовешь. Она выглядела гротескной и, на мой взгляд, отдавала дурновкусием…