Фитц-Джеймс О'Брайен - Что это было? Страница 2

Эти часы наркотического счастья, что мы с доктором тайно проводили вместе, регламентировались с научной точностью.

Мы не просто курили наркотик и отпускали наши сны на произвол судьбы — во время курения мы самым тщательным образом удерживали нашу беседу в русле самых ярких и безмятежных мечтаний. Мы говорили о Востоке, стремились воссоздать в мыслях волшебную панораму его сияющих пейзажей. Мы обсуждали наиболее чувственных поэтов — тех, кто рисовал цветущую жизнь, пышащую здоровьем и счастьем, счастливую от обладания молодостью, силой и красотой. Если мы беседовали о «Буре» Шекспира, то подолгу задерживались на Ариэле и избегали Калибана. Мы обращали наши взоры на Восток и видели только светлую сторону жизни.

Умелое раскрашивание хода наших мыслей создавало соответствующее настроение в наших последующих видениях.

Великолепие арабских сказок придавало соответствующий колорит нашим снам. Мы шествовали по узкой полоске травы с королевской осанкой и поступью. Крик rana arborea, вцепившегося своими коготками в кору одичавшего сливового дерева, звучал, словно аккорды божественных музыкантов. Очертания домов, стен и улиц расплывались, подобно дождевым тучам, и перед нами раскрывались невообразимо прекрасные перспективы. Это было восторженное общение. Мы получали еще большее наслаждение от того, что даже в моменты наибольшего экстаза каждый из нас знал о присутствии другого. Наши удовольствия, хоть и вкушаемые индивидуально, все же были связаны друг с другом, вибрируя и двигаясь в поистине музыкальной гармонии.

В тот самый вечер у нас с доктором было в высшей степени метафизическое настроение.

Мы раскурили свои большие пенковые трубки, наполненные хорошим турецким табаком с маленьким черным катышком опиума в середине, который, словно сказочный орех, содержал в своих скромных пределах чудеса, недоступные даже царям; мы расхаживали взад-вперед и беседовали.

Странная извращенная сила направляла ход наших мыслей. Они никак не хотели течь по залитому солнцем руслу, в которое мы упорно пытались их направить. По какой-то необъяснимой причине они постоянно уходили в темные и тоскливые слои сознания, где господствовало постоянное уныние.

Напрасно мы, по старой привычке, переносились на берега Востока и беседовали о его шумных базарах, великолепии времен Гаруна-аль-Рашида, гаремах и золотых дворцах. Из глубин нашего разговора постоянно выплывали черные джинны и раздувались в размерах, как тот из них, которого освободил из медной лампы рыбак, пока они не закрыли в наших глазах все светлое.

Незаметно мы поддались этой колдовской силе, управлявшей нами, и погрузились в мрачные размышления. Мы уже успели поговорить о склонности человеческой натуры к мистицизму и о почти всеобщей любви к ужасному, когда Хэммонд внезапно спросил меня:

— Что, по-твоему, составляет важнейший элемент ужаса?

Вопрос меня озадачил. Я знал, что на свете существует так много ужасных вещей. Споткнуться о труп в темноте; видеть, как однажды довелось мне, женщину, тонущую в глубокой и быстрой реке с дико поднятыми руками и задранным вверх, искаженным от страха лицом, издававшей, пока ее несло течением, истошные крики, от которых разрывалось сердце, в то время как мы, зрители, стояли, застыв от ужаса, у окна, нависавшего над рекой на высоте шестидесяти футов, не в силах предпринять ничего для ее спасения, и безмолвно наблюдавших ее жуткую агонию.

Разбитые останки корабля без видимых признаков жизни, дрейфующие в океане, при встрече выглядят страшным предметом, вызывающим ужас, истинные размеры которого скрыты. Но тогда у меня впервые появилась мысль, что должно быть какое-то одно величайшее и самое главное воплощение страха — некий Король ужасов. Кем он может быть, какая последовательность событий порождает его существование?

— Признаюсь, Хэммонд, — ответил я своему другу, — никогда об этом не задумывался. Я чувствую, что должно существовать Нечто, более ужасное, чем что-либо другое. Однако не рискну дать даже самое общее определение.

— Я немного похож на тебя, — ответил он. — Чувствую, что способен выдержать более сильный страх, чем любой, когда-либо пережитый человеческим сознанием. Нечто, сочетающее в страшной и неестественной комбинации прежде считавшиеся несовместимыми элементы. Ужасны голоса в романе Брокдена Брауна «Уайленд», равно как и облик Обитателя порога в «Занони» Бюльвера. Но, — добавил он, мрачно покачав головой, — существует нечто более ужасное…

— Послушай, Хэммонд, — перебил я, — давай не будем говорить об этом, Бога ради! Мы будем страдать из-за этого, зависеть от него.

— Не знаю, что на меня сегодня нашло, — ответил он, — но в моем мозгу рождаются всевозможные загадочные и ужасные мысли. Я чувствую, что смог бы написать историю, подобно Гофману, если бы только был мастером литературного жанра.

— Ну, уж если мы станем гофманистами в нашей беседе, то я иду спать. Опиум и кошмары никогда нельзя соединять вместе. Ох, как здесь душно! Спокойной ночи, Хэммонд!

— Спокойной ночи, Гарри! Приятных тебе сновидений.

— А тебе, зануда несчастный, джиннов, вурдалаков и колдунов.

Мы распрощались, и каждый отправился искать свою комнату. Я быстро разделся и лег в постель, взяв с собой по обыкновению книгу, которую читал перед сном. Я открыл ее, как только положил голову на подушку, и тут же отбросил книгу в дальний угол комнаты — это была «История монстров» Гудона, забавная французская книжонка, которую я незадолго до того привез из Парижа. Но в моем нынешнем состоянии ее никак нельзя было считать приемлемой. Я решил сразу же заснуть; поэтому, убавив газовую лампу, сделал так что на конце трубки осталась лишь маленькое пятнышко голубого мерцающего света, и настроился на сон.

В комнате стояла полная темнота. Мельчайшая частица газового света, продолжавшего гореть, еле освещала пространство в радиусе трех дюймов от горелки. В отчаянии я прикрыл глаза рукой, пытаясь хоть как-то отгородиться даже от темноты, и попробовал не думать ни о чем. Напрасно. Странные темы, затронутые Хэммондом в саду, никак не уходили из моей головы. Я боролся с ними, воздвигал крепостные валы из пустого сознания, чтобы преградить им дорогу. Они все равно роились у меня в мозгу.

Пока я лежал как труп, надеясь, что путем полного физического бездействия ускорю наступление желанного отдыха, произошел ужасный инцидент. Как мне тогда показалось, с потолка прямо мне на грудь упало Нечто, и в следующее мгновение я почувствовал, как две костлявые руки схватили меня за горло, стремясь задушить.

Я не трус и обладаю значительной физической силой.