Мария Артемьева - Чунька-колода Страница 2

Вспомнив, как уверенно Надя говорила о привороте, Маша содрогнулась. «Привороты? Ведьмы? Чушь! Бред. Ерунда это все!» — рассердилась она.

Но что-то шевельнулось в ее душе темное и малопонятное, бесформенное, словно червяк, засыпанный землей.

Какими же смешными они выглядели, когда, собравшись вместе после отбоя, пытались запугать друг друга своими детскими байками. Жаль, она не сразу догадалась, зачем они это делают. А ведь все было шито белыми нитками, выставлено грубо и напоказ, как прыщи на сальной физиономии. Она-то считала их чистыми, не способными на притворство. Но, оказывается, люди такие же обманщики, как и она сама. Только их вранье прячется куда глубже, чем ее.

Узнав случайно, что вожатых вечером вызывают на большое совещание к начальнику лагеря, компания из третьего отряда договорилась собраться в незапертой душевой, чтобы рассказывать страшилки. К ним прибилась и Катька-заноза, сестра Маши. Она всегда вертелась рядом со старшими и при всякой возможности сбегала из своего младшего отряда к сестре.

Устроились прямо на сухом кафельном полу, рассевшись вокруг зажженной свечи в стеклянной банке. От крохотного, пляшущего по лицам огонька тьма в углах казалась и гуще, и мрачнее. Черные тени состарили подростков, как будто не 12, а 120-летние собрались в круг, чтобы поворожить.

Первым вызвался Сашок — мелкий курносый крепыш с быстрыми мышиными глазками. Свою историю он наверняка где-то вычитал, потому что не мялся и не сбивался, рассказывая хрипловатым театральным шепотом:

— Раз в году, в самую середину лета из Сальских степей начинает дуть суховей. Старики говорят: это черти Преисподнюю проветривают, поэтому воздух паленым воняет. Такой ветер называется «чамра», «рваная шапка». Ветер-убийца. Он настолько горячий, что люди от него задыхаются, сознание теряют, а то и умирают, кто послабей.

Но в високосный год, когда этот ветер больше всего смертей наметает, случается чудо: в самую жаркую ночь, ровно в двенадцать, все вдруг стихнет и при полном безветрии на башнях астраханского кремля поворачиваются флюгера — сами по себе. Скрип-скрип-скрип… И на кого они укажут своими стрелочками, того в этот год… ЧЕРТИ УНЕСУТ!!!

Выкрикнув последнюю фразу, Сашок схватил Жаннку Бурцеву, сидящую рядом с ним, за коленку — она заорала от неожиданности, переполошив всех: Катька взвизгнула, вскрикнули, не удержавшись, Маша, Талгат, Вадим, Оля Пономарева. Даже Антон дернулся, но тут же заругался на Сашка злым баском:

— Придурок! Хочешь, чтоб весь лагерь сюда сбежался? Дебил! Чтоб тебя самого черти унесли!

— А что я-то? — пожимая плечами, забубнил Сашок. Антон показал ему кулак, чтоб тот заткнулся, и прикрикнул на остальных:

— А ну ша всем!

Посмеиваясь и поругивая шепотом Сашка, все постепенно угомонились — только сердитое Катькино сопение нарушало тишину.

— Мне один парень рассказывал, Жаныш его зовут — он в этом году не приехал, а так вообще каждый год на первую смену в лагере торчит, — понизив голос, заговорил Талгат. — В общем, ему пацаны сказали, что в абрикосовом саду, который у нас за территорией, живет ведьма. В норе, под землей. Прислуживают ей карлики — маленькие, кривоногие, и такие волосатые, что их от собаки в темноте не отличишь. Если им попасться — или со страху помрешь, или голову они тебе отгрызут, у них зубы, как у крыс.

Кто-то фыркнул и обидно засмеялся. Талгат лицемерно вздохнул, опустив глаза.

— Да, да! Вот Жаныш тоже посмеялся. А потом его приятель уговорил пойти и проверить это дело. И, короче, в тихий час они выбрались за территорию, пока вожатые чай у себя пили. Ну, и пошли. Хотели заодно абрикосов набрать. Шли, шли… Пришли в сад, идут, смотрят, где абрикосов погуще. И вдруг видят — нора в земле, и земля там по краям слегка сыпется. Сразу понятно — возится кто-то внизу. Они подошли, заглянули внутрь… И видят, короче, топором кто-то шурует. Мелкий, горбатый. Услышал их, обернулся… И зарычал, как собака!

— Так, может, то и была собака? — спросил Вадик.

— Ага! С топором-то?! — воскликнул Талгат и покрутил пальцем у виска. — Короче, они как увидели это — ноги в руки и тикать, только пятки сверкают. А на обратном пути сторож им, сволочь такая, еще чуть соли в одно место не всадил из ружья. Погнался за ними. Короче, больше туда никто из пацанов за абрикосами не лазает. Поганое место.

— Вай-вай-вай! — передразнил Талгата Антон, и все засмеялись. И Маша тоже. Антон как бы невзначай положил руку ей на плечо, и она не оттолкнула его и не отодвинулась.

— Э-э! Тихо всем! — напомнил Сашок. — Давай, Вадик, твой черед.

— А я че? Я ниче такого не знаю. Слышал, где-то здесь есть змеиная горка — там одни змеи сидят на лысом месте, на солнышке греются. Ни птицы, ни ящерицы, ни собаки туда не суются, — прошептал Вадик.

— Так а какой идиот туда сунется, раз там одни змеи? — презрительно протянул Антон. — Фигня! Давай, кто следующий?

— Мне двоюродный брат рассказывал, — заговорила Оля Пономарева, отпихнув в очередной раз руку Талгата, которую тот все приноравливался положить ей на плечо, — что в его деревне жила лет десять назад бабка. Все ужасно ее боялись. И радовались, когда она померла, потому что считали, что она ведьма.

Только рано радовались. После бабкиной смерти родственники дом ее продали одной молодой семье. Они с год примерно там прожили — у них ребенок умер. Муж после этого запил и как-то по пьянке жену серпом зарезал. Его посадили. Дом опять продали. Въехала на этот раз большая семья — пятеро человек.

И тоже все умерли, один за другим. Дети от болезни какой-то, у отца их сердце не выдержало. А мать последней с горя повесилась. Собрались тогда люди со всего этого села и решили дом ведьмин разобрать, чтоб никто там больше не жил.

Пригнали трактор, снесли все, а как пол подняли, оказалось, что дом стоял на четырех детских гробах — по гробу на каждый угол.

Катька пискнула и полезла к сестре на руки, отпихивая от Маши Антона. У Маши, однако, были другие планы и она Катьку на коленки к себе не пустила.

— Эй, отвали! Сиди, где сидела.

Катька разобиделась, отползла в сторону и забилась в угол — страдать, кидая злобные взгляды в сторону сестры.

А из мрака раздался еще один голос.

— Когда еще мама жива была…

Все вздрогнули. О присутствии Нади Солдатовой они забыли: девчонка сидела тихо в самом дальнем углу, куда не заглядывало пламя свечи. Как только она заговорила — каждый ощутил острое чувство гадливости — оно, как въедливый запах, сопровождало Надю повсюду.

— Она рассказывала мне… А ей — ее мама. Это давно было. Еще до войны. В здешних краях засуха случилась, все голодали. Особенно деревенские, которые победнее, с большими семьями. Хлеба на селе не стало. Старики поумирали. А кто мог, уходили в город на заработки. Чтоб хоть там перебиться, чем можно. Одни мамки с грудными детьми в домах оставались. На огородах работать некому, скотину пасти некому. С детьми маленькими тоже некому сидеть. И тогда явилась откуда-то из степи пришлая девочка — на вид обычная, только одежонка рваная, старая. И чумазая очень. Ее из-за этого и прозвали Чунькой.