Борис Терехов - Переводчик «Переводчика» Страница 2

Вчера я встречался со своим старинным приятелем Наумом Гольцем, главным редактором процветающего ежемесячного журнала. И тот буквально слезно просил меня как можно быстрее перевести рассказ одного американского автора. Причем гонорар обещал заплатить по самой высокой ставке.

Что ж, приятелей следовало выручать. Тем более, если это сулило хорошие деньги.

Послюнявив кончики пальцев, я вынул из пластиковой папки листы машинописного текста и прочитал на первой странице: Боб Блейн-младший «Переводчик». Хо-хо. Забавно — рассказ был прямо-таки о моей персоне.

Имя автора мне ничего не говорило. (Кстати, по-русски его фамилия значила нарыв либо чирей.) Я не знал Блейна-младшего. Ровно, как и Блейна-старшего. Не ведал, в общем, о Нарыве-Чиреи — ни младшем, ни старшем. Этих болячках на теле человеческом. Но так даже и к лучшему. Перевод неизвестного писателя не требует той тщательности и скрупулезности, как перевод прославленного мастера.

С улицы меня окрикнул звонкий женский голосок. Я выглянул из окна — перед домом, у изгороди, стояла и махала мне рукой моя соседка Ирина Трубникова. Ее участок располагался сразу справа от моего земельного надела.

— Валентин, спуститесь! Будьте любезны! Не хочется кричать на весь поселок!

— Сию минуту, Ирина! Лечу, как… э-э, — замялся я, подыскивая какое-нибудь незатертое поэтическое сравнение. — Эврика! Лечу, как дирижабль «Граф Цеппелин» в тридцатом году в Москву!

Я вышел из дома, сорвал по пути яблоко покрасивее и, поигрывая им, направился к соседке. Не представляя, как мне передать полет дирижабля, я просто избрал довольно развязную походочку, как у завзятого ловеласа. Безусловно, она не гармонировала с моим зрелым возрастом. Сорок лет — это тебе, парень, отнюдь не двадцать. Но и не шестьдесят. Хотя шестьдесят — тоже еще нормально. Да и восемьдесят, по большому счету, — вполне приемлемо. Если, конечно, доживешь до восьмидесяти-то — не хватит раньше кондрашка.

Ирина, одетая для поездки в город — то есть, парадно — в голубенькую кофточку, черные вельветовые джинсы и туфли на среднем каблуке, нетерпеливо прохаживала вдоль моей ограды. В детстве, наверное, Ирину за спиной ее подружки называли — Труба. Но в настоящий момент «трубу» внешне она нисколько не напоминала. Это была стройная молодая женщина, с безупречно правильными чертами лица. За исключением, пожалуй, чересчур полноватых губ. Но они ее не портили — даже, напротив, придавали особую индивидуальность. Еще у Ирины часто бывало строгое выражение светло-карих глаз. Что, само собой, отметало любые вольные поползновения с моей стороны.

— Быстрее можно?! — поторопила она.

— Лечу!

— Доброе утро, Валентин!

— Мое почтение, Ирина, — произнес я, приземляя изображаемый летательный аппарат, и изящным движением протянул ей яблоко. Обитатели нашего дачного поселка имели одну общую слабость — все они обожали, когда их чем-либо угощали со своего сада-огорода. — Попробуйте искусительный плод с моего личного райского дерева.

— Благодарю, — зарделась она и спрятала яблоко в дорожную сумку-котомку.

— Такая вот съедобная валентинка.

— Но сегодня не День святого Валентина.

— Этот праздник всегда со мной. Я же Валентин.

— С чем вас и поздравляю, — улыбнулась она. — Хотела попросить об одолжении. Если меня будет кто-нибудь спрашивать, скажите, что я поехала в Москву и вернусь ближе к вечеру.

— Например, кто?

— Ну, мало ли.

— Понял, Ирина. Ни о чем не беспокойтесь, — проговорил я, как обычно говорят переводчики — по-ленински щурясь и дергая ножкой. — Я на страже общественного порядка.

— Мне нужно проверить городскую квартиру и уладить некоторые дела в моем банке.

— Разумеется, проверяйте и улаживайте, — кивнул я. — Да, как у ваших там, на юге? Все благополучно?

Мне, как и всем в поселке, было известно, что малолетний сынишка Ирины вместе с ее родителями отдыхал сейчас в Крыму. Самой же ей пришлось остаться здесь. Моей соседке требовалось написать какой-то длинный отчет для коммерческого банка, куда она недавно устроилась на работу. Секретов в нашем поселке почти не существовало.

— Спасибо, все замечательно. Разговаривала с ними недавно по телефону. Никто не болеет, море теплое и чистое. На рынке много дешевых фруктов.

— Отрадно слышать, Ирина. Не то, что у нас здесь — с нашими ценами и мелкой грязной речушкой. В следующий раз передавайте им от меня большой привет.

— Обязательно, — пообещала она. — Вам купить что-нибудь в городе?

— Пожалуй, нет. Мои запасы пока не истощились. Я запасся, словно на гражданскую войну, — ответил я и с минуту, стоя возле ограды, смотрел ей вслед.

Дачная молва приписывала мне и Ирине долгую и устойчивую интимную связь. О ней, без тени сомнения, говорили женщины-соседки. Мужья их, с ухмылочкой, соглашались и добавляли от себя свежие пикантные подробности. Это убеждение основывалось на том, что оба мы были люди одинокие и приемлемого брачного возраста. Имели схожее образование и социальное положение. К тому же, будучи близкими соседями, мы волей-неволей часто встречались. Все это не могло не бросить нас в объятия друг друга.

Но они ошибались — никакой интимной связи между нами не было. И по целому ряду причин. Главная из них: меня вовсе не вдохновляли местные дамы. Они постоянно копошились на своих грядках, принимая весьма малоэстетическую позу — задрав кверху попу и широко расставив ноги. Да и одевались местные дамы черт знает во что! Где они только отыскивали такие живописные обноски?! На какой, спрашивается, помойке?!

Потом, они ходили вечно полусонные, нечесаные и растрепанные — по всей видимости, считая свои сотки продолжением собственной городской кухни.

Ирина, к сожалению, ни в чем им не уступала.

Да и обращались мы друг к другу то на «вы», то на «ты». В зависимости от ситуации. Но в основном — на «вы».

Размышляя подобным образом, я споткнулся о лестницу, лежавшую в траве рядом с тропинкой, и едва не сломал ногу. Это меня, как пить дать, Бог наказал.

Еще месяц назад этой лестницей пользовался электрик, чинивший проводку в моем доме. С тех самых пор она и валялась здесь, а я все собирался оттащить ее куда-нибудь подальше. Скажем, за сарай в заросли малины. Но постоянно откладывал. Нет, лень, определенно, родилась раньше меня.

Но с другой стороны, возможно, что лестница вскоре понадобится. Зачем же тогда таскать ее туда и обратно? Это же мартышкин труд. Поэтому пускай она по-прежнему лежит себе в сорной траве, возле дома.

Этим решением я обрел душевное равновесие.

Я поднялся в мансарду, разместился на продавленном стуле и взялся за перевод произведения Боба Блейна-младшего. И как-то незаметно втянулся в его действие.