Иван Андрощук - Он все время уходит Страница 2

– Я рад, я бесконечно рад, что успел, пан Шимон, – прошептал Зундель и выстрелил, затем ещё и ещё. Менахем любит, когда много крови. Зундель Барвинок опорожнил бокал и задумчиво уставился на тарелку, в которой лежал аппетитный, с румяной корочкой цыплёнок. Ему пришло в голову, что этот цыплёнок, в сущности, тоже мёртв. Его убили только за то, что некоему субъекту по имени Зундель Барвинок и ещё некоторому количеству подобных субъектов нравится закусывать жареными цыплятами. И до чего жестокие, бессмысленно жестокие они существа – люди…

– Прошу прощения, пан не актёр?

Зундель поднял голову: спрашивал молодой полицейский, который только что сел за его столик.

– Нет, милостивый пан, вы меня с кем-то путаете.

– Но у меня феноменальная память на лица… – полисмен так и пожирал его глазами. – И я определённо вас где-то видел… Где же я вас мог видеть?

– Быть может, в каком-нибудь криминальном бюллетне, под рубрикой “Разыскивается опасный преступник”? – усмехнулся Зундель. Полисмен, вежливо посмеявшись, тем не менее не спускает с него глаз. И вскоре его глаза вспыхивают радостью узнавания:

– Барвинок! Вы – Зундель Барвинок!

Сидящие в зале затихают и оборачиваются: спустя мгновение столик Зунделя окружен восторженно галдящей стаей поклонников и поклонниц. Молодые люди наперебой восхищаются творчеством Зунделя, подсовывают ему для автографов толстую книгу – бестселлер, в сравнении с которым любой шедевр покажется дешёвым пасквилем. Рядом с именем Зунделя Барвинка на её обложке стоит имя Шимона Поплавского. Вопросы сыпались, как выстрелы из рогатки:

– Пан Зундель! Как вам удаются столь пронзительные апофеозы?

– Как вам удаётся работать в таких разных стилях, с такими разными соавторами?

– Кто будет вашим следующим соавтором?

Зундель кивал, усмехался, неторопливо надписывал книги, но с ответами не спешил. Ответил он – уже надписав последнюю книгу – только на последний из поставленных перед ним вопросов:

– Мою следующую книгу я буду писать один.

Имеющий ухо да услышит: этими словами Зундель Барвинок сам подписал себе смертный приговор.

2

Его слова не были пустым сотрясением воздуха или ловушкой для соперника: он действительно так решил. Это решение для него было такой же неожиданностью, как и для других: он и сам не мог объяснить, как это произошло, почему им вдруг овладело неодолимое желание писать. Для непосвящённых он и так был знаменитым беллетристом, для посвящённых – охотником экстра-класса, – ещё бы, тридцать два соавтора, и среди них ни одного новичка. И вдруг в самом зените славы, Зундель меняет пистолет на перо. Тем самым лишаясь всего, обрекая себя на необходимость бежать и скрываться, зачёркивая своё будущее.

Но мало того – свои книги Зундель решил писать о том, о чём не писал ещё никто, о чём даже разговаривать вслух было опасно. Он писал о литературе, о тайнах издательского дома Менахема Кривого и его предшественников, об авторах, которых этот дом сделал звёздами.

«Началось это давно», – писал Зундель Барвинок. – Во времена жестокой цензуры в стране накопилось множество литературных произведений, которые из государственных соображений оставались неопубликованными. Пришла оттепель: её первыми ласточками как раз и стали эти опальные книги, то тут, то там выходившие из печати. Их авторы в большинстве своём уже были гражданами Лучшего мира – а мёртвых и издают, и читают лучше, чем живых. С одной стороны, для издателя свидетельство о смерти есть справка о политической благонадёжности автора; с другой – запреты, пускай и вчерашние, всегда интригуют читателя. Именно тогда кто-то перенёс на литераторов знаменитое изречение генерала Ли: «Хороший писатель – мёртвый писатель», хотя справедливым оно было всегда, за исключением, быть может, того короткого периода истории, когда изживалось всё старое и литературу созидали руками энтузиастов из молодых и вновь обучившихся грамоте людей. Тем временем запреты были сняты и мёртвые напечатаны. Апокрифов больше не оставалось. Что было делать издателям? Печатать живых? Но живые привыкли работать на систему, и переориентировать их на читателя было невозможно. Молодые же, которые не успели себе сделать карьеру при режиме, зачастую были просто безграмотны. Выкручивались кто как мог: печатали гороскопы, учебники по хиромантии и астрологии, порнографию, детективы, поваренные книги, от которых целая нация вскоре заболела расстройством желудка. Дефицит был ликвидирован и в этих областях. Уважаемые издательства, три четверти столетия существовавшие за счет режима, лопались, как мыльные пузыри. И на фоне этого грандиозного пускания пузырей неожиданно поднялось предприятие никому ранее не известного Товии Бруна.

Для непосвящённых восхождение Товии так и осталось загадкой. У тех же, кто на него работал, каждый миг перед глазами был девиз фирмы:

«ТОВИЯ БРУН ИЗДАЁТ ЛУЧШИХ ИЗ ЛУЧШИХ!»

При этом критерий оценки был, разумеется, прежним «Хороший писатель – мёртвый писатель».

Как это происходило на практике, несложно понять – достаточно проследить пути, приведшие к славе кого-либо из тех, кому Товия даровал бессмертие. Аарон Лебенгартен был одним из первых – и самых талантливых.

Аарона не печатали – давно и безнадежно. Нет необходимости описывать состояние писателя, которого не печатают – тем более работающего в пространствах большой прозы. И вот он от знакомых – «знакомые» в системе Товии играли далеко не последнюю роль – он услышал, что может быть интересен в доме Бруна.

Не особо надеясь, Аарон все же отнёс рукопись. Неделю спустя ему по почте приходит краткое уведомление – рукопись одобрена и сдана в набор.

Нет необходимости описывать чувства писателя, которого после долгих лет настойчивого игнорирования наконец издают. Подобное чувствует слепой, когда прозреет, и глухой, когда услышит – потому что писатель и слышит, и видит, и осязает словом. Последующую неделю Аарон пребывал в несвойственном ему приподнято-праздничном настроении. Утром седьмого дня его тело обнаружили на городской свалке. Вокруг горла Аарона обвилась удавка из колючей проволоки; на лице его застыла леденящая кровь блаженно-счастливая улыбка.

Весть о таинственной смерти разнесли средства массовой информации. Поскольку следствие зашло в тупик, печать акцентирует загадочные обстоятельства убийства. Выясняется личность убитого. Оказывается, он писал: репортёры выходят на издательство. Издатель сообщает: Аарон Лебенгартен был человеком огромного таланта. Возможно, смерть помешала нам увидеть гения, – сокрушается Товия Брун. Что-то нездешнее, сверхчеловеческое было в этом авторе. Он знал не только прошлое и настоящее, но так же ясно, как вчерашний день, видел будущее. Так, в своей последней книге, которая вот-вот должна выйти из печати, Аарон Лебенгартен пророчески описал собственную смерть, Его герой, за которым несложно разглядеть личность самого автора, погибает – его тело находят на городской свалке, он задушен колючей проволокой.