Карл Вагнер - Палочки Страница 2

Развалины тонули в подлеске и буйных зарослях сирени, но Леверетт различал очертания былой лужайки с внушительными тенистыми деревьями. Чуть дальше росли искривленные, чахлые яблони и раскинулся заросший сад, где еще цвели несколько позабытых цветов: за столько лет в глуши они поблекли и изогнулись по-змеиному. Решетки из палочек были повсюду — эти жутковатые сооружения устилали лужайку, крепились на деревьях и даже на доме. Они напоминали Леверетту сотни уродливых паутин: они так плотно примыкали друг к другу, что почти оплели и дом, и поляну. Недоумевая, художник исчерчивал узорами страницу за страницей, опасливо подходя все ближе к заброшенному дому.

Он сам не знал, что рассчитывает обнаружить внутри. Выглядел сельский дом откровенно зловеще: развалины посреди мрачного запустения, где лес поглотил все труды рук человеческих и где единственным свидетельством присутствия людей в нашем веке служили безумные решетки из палок и досок. Многие, дойдя до этого рубежа, предпочли бы повернуть назад. Но Леверетт, чье увлечение макабрическими ужасами явственно просматривалось в его собственном искусстве, был не на шутку заинтригован. Он набросал эскиз дома и сада, загроможденного загадочными конструкциями, вместе с разросшимися изгородями и выродившимися цветами. И пожалел, что, чего доброго, пройдут годы, прежде чем он сумеет увековечить жуткую атмосферу этого места на полотне или на покрытой воском доске.

Дверь давно слетела с петель, и Леверетт осторожно вошел внутрь, надеясь, что пол достаточно крепок и выдержит человека столь субтильной комплекции. Полуденное солнце проникало в пустые окна и испещряло прогнивший настил гигантскими пятнами света. В лучах плясали пылинки. Дом был пуст — в нем не осталось ровным счетом ничего из обстановки, помимо хаотичных россыпей щебня, тронутых гниением и распадом, и нанесенных за многие годы сухих листьев.

Кто-то побывал здесь, причем недавно. Кто-то в буквальном смысле слова покрыл заплесневелые стены загадочными решетчатыми схемами. Рисунки наносились прямо на стены, исчертив крест-накрест истлевшие обои и крошащуюся штукатурку резкими черными штрихами. При взгляде на эти запутанные диаграммы кружилась голова. Одни из них занимали всю стену, точно сумасшедшая фреска, другие, совсем небольшие — всего-то несколько перекрещенных линий, — напомнили Леверетту клинообразное ассирийское письмо.

Карандаш летал по бумаге. У Леверетта просто дух захватывало: в ряде рисунков он узнавал схемы решеток, перечерченных им прежде. Уж не чертежная ли это какого-то безумца или образованного идиота, создателя этих конструкций? Бороздки, процарапанные углем в мягкой штукатурке, казались совсем свежими — им явно несколько недель или, может, месяцев.

Темный дверной проем уводил в подвал. Нет ли там новых рисунков? И бог весть чего еще? Леверетт гадал, а стоит ли туда спускаться. Если не считать лучей света, пробивающихся сквозь трещины в полу, подвал был погружен во тьму.

— Эй? — позвал он. — Есть там кто-нибудь?

В тот момент вопрос нелепым не показался. Эти решетки из палочек — порождение рассудка отнюдь не здравого. Перспектива повстречать автора в темном подвале Леверетту отнюдь не улыбалась. Там ведь что угодно обнаружиться может, и никто потом ничего не узнает — в сорок втором-то году!

Но для человека с характером Леверетта искушение было слишком велико. Он осторожно двинулся вниз по ступеням: каменным и потому вполне надежным — если, конечно, не поскользнуться на мхе и не споткнуться о какой-нибудь мусор.

Подвал был огромен, а в темноте казался еще больше. Леверетт добрался до нижней ступеньки и постоял там, чтобы глаза привыкли к затхлому мраку. В памяти вновь воскресли первые впечатления. А ведь подвал для такого дома слишком велик! Может, когда-то здесь стояло совсем другое здание — впоследствии разрушенное, а перестроил его человек менее богатый? Леверетт внимательно осмотрел каменную кладку. Эти гигантские плиты из гнейса могли бы послужить опорой для целого замка! Или, если приглядеться, скорее не замка, а крепости: техника сухой кладки поразительно напоминала крито-микенскую архитектуру.

Как и верхняя часть дома, подвал, по всей видимости, был пуст, хотя, не имея фонарика, Леверетт не мог удостовериться, не скрывается ли чего во мгле. Вдоль отдельных участков фундаментной стены обозначились области еще более темные, что наводило на мысль о проходах в нижние помещения. Леверетт непроизвольно поежился.

Нет, что-то тут все же было — какая-то похожая на стол громада в самом центре подвала. В призрачных солнечных лучах, что скользили по ее краям, казалось, что сделана она из камня. Леверетт опасливо прошел по плиточному полу туда, где высился загадочный предмет: высотой примерно по пояс, футов восьми в длину и чуть меньше — в ширину. Грубо обтесанная глыба гнейса, по всему судя, стояла на каменных опорах, не скрепленных известковым раствором. Но в темноте удавалось рассмотреть лишь смутные очертания, не больше. Леверетт провел по глыбе рукой. Кажется, вдоль края шел какой-то паз.

Пальцы нащупали какую-то ткань — что-то холодное, кожистое, податливое. Прогнившая упряжь, с отвращением догадался Леверетт.

Что-то сомкнулось на его запястье, ледяные ногти впились в плоть.

Леверетт завизжал и изо всех сил рванулся прочь. Держали его крепко, но от рывка с каменной глыбы приподнялось нечто…

Тусклый луч коснулся края плиты. Этого более чем хватило. Леверетт лихорадочно отбивался; существо, его удерживавшее, привстало с каменного стола, солнечный блик скользнул по его лицу.

Это было лицо ожившего трупа: иссохшая плоть туго обтягивала череп. Грязные лохмы волос спутались, ошметки губ вздулись над обломками пожелтевших зубов, в мертвых глазницах тлела жуткая жизнь.

Себя не помня от страха, Леверетт снова завопил в голос. Свободной рукой нащупал железную сковородку за поясом. Выхватил ее — и что было сил ударил в кошмарное лицо.

На одно-единственное застывшее ужасное мгновение солнечный луч высветил, как сковородка сокрушила изъеденный плесенью лоб, точно секира, рассекла высохшую плоть и хрупкий череп. Хватка на запястье ослабла. Трупное лицо отдернулось; впоследствии это зрелище — продавленная лобная кость и немигающие глаза, между которыми медленно сочится густая кровь, — не раз и не два являлось Леверетту в кошмарах, и он просыпался в холодном поту.

Леверетт наконец-то высвободился — и сломя голову бежал прочь. Когда же усталые ноги отказывались нести его дальше сквозь густые заросли, энергия отчаяния вновь подгоняла его вперед при одном лишь воспоминании о спотыкающихся шагах на подвальной лестнице у него за спиной.