Евдокия Филиппова - Тёмная лошадка Страница 2

Очнулась Инна возле своего дома. Странное раздвоение прекратилось. Она открыла дверь и вошла. На кухне у плиты хлопотала мать.

— Доченька, где ты пропадала? Я щи варю. Поужинаешь? Инна с трудом подавила тошноту и отрицательно покачала головой.

— Что-то я неважно себя чувствую, — выговорила она, едва ворочая сухим языком.

Мать внимательно посмотрела на дочь.

— Да на тебе лица нет. Пойди, приляг, — заволновалась мать, и, шаркая тапочками, направилась в Иннину комнату. Сняла покрывало с кровати, приготовила постель. Инна легла лицом вниз и опустила пылающий лоб на стиснутые кулаки.

Среди ночи она проснулась оттого, что ущербная луна бесцеремонно заглядывала в окно. Инна поднялась с кровати, подошла к его бледно-голубой проекции на полу.

Болела голова. «Кажется, в сумке таблетки». Взяла сумку, пошарила по дну. Рука нащупала что-то холодное. Оказалось, маленькое зеркальце. «Это не моё». Заглянув в зеркало, она едва не выронила его из рук. Из помутневшего стекла смотрела незнакомка. Она не сразу узнала себя. Откуда-то издалека, среди каких-то шепчущих звуков она вдруг различила слова… гладкие, скользкие, как ложь. …словно из глубин памяти бессвязными обрывками доносились таинственные речения о сладостной мести, предчувствиях, страхах, надеждах, желаниях… Эхо инфернальной какофонии… Удушливый комок подступил к горлу. Смертельная усталость и полнейшее безразличие ко всему овладели Инной. Что-то невыносимо тягостное сгущалось над ней.

Утром она проснулась другой. Какое-то древнее ведовство пробудило новую Инну.

Охваченная ледяным восторгом, она взглянула в зеркало. Пунцовые губы дрогнули, на щеках полыхнул румянец. Память о чём-то важном открылась ей в эту ночь. … первобытный страх, утомительные дни и ночи дикой охоты, ожесточённые сраженья, погребальные ладьи, костры и ненависть тёмных веков, тревожное знание, крупицы правды, пьянящая всепожирающая любовь… Прошлое и настоящее сплелись в стремлении понять друг друга. Окутанная туманным флёром, Инна шла к Нему. Её так радостно и неотвратимо влекло к Нему, что она с трудом подавляла лёгкую, как от озноба, дрожь.

Естественный, врожденный аллюр удивительно хорош при движении по прямой. Ей, как каждому иноходцу, тяжело давались пируэты, и в экипаж такую не запряжёшь, да и к перемене аллюра такая не приспособлена. Как она шла!

Аллюр Иноходцевой произвёл впечатление. Удивлённо гарцевали у архива пони, подполковник Сивый застыл с открытым ртом, словно у него в горле застряли слова.

Но ей уже не нужны были слова. Она знала, что откроет дверь и увидит своего Вороного… Сердце бешено колотилось. Вороных уже ждал. Огненным фонтаном взлетела к небу радость, и не было ни сил, ни желания противиться этому чувству. Оба понимали, что между ними такая сокровенная близость, которая возникает где-то по ту сторону, в запредельных высотах. Они знали друг друга когда-то давно. Это было что-то вроде узнавания. В ней всё отчётливей проступало забытое, прежнее Я. …обрывки магических формул и контуры орнаментов, древние камни и руины городов, серебро и золочёные доспехи, оружие, бесконечные степи, каменистые равнины, горы, скалы, реки… В памяти всплывали слова, жесты… Где же оно, неуловимое начало?

…Поздний зимний рассвет занимался над городом. По свежему, выпавшему в ночь снегу, от здания военного суда Энского гарнизона тянулись две дорожки следов. Из подъезда, смахивая застрявшие в волосах конфетти, вышла Кобылянская. Она достала сигарету. Закурила. Глядя на следы, Кобылянская произнесла:

— Лошадиные что ли?.. И задумчиво добавила:

— Я же говорила, что эта Иноходцева тёмная лошадка…