Яков Шехтер - «Треба знаты, як гуляты». Еврейская мистика Страница 20

— Корчмарь, к которому вы велели передать записку, — начал было реб Лейб, но ребе Борух прервал его нетерпеливым жестом.

— Не надо, я уже все знаю.

Он прислонился лбом к холодному стеклу и тихонько застонал. Сердце реб Лейба сжалось от любви. Он отдал бы все на свете, лишь бы ребе перестал мучиться. Что это была за мука, он не знал. Вернее, знал, но совсем чуть-чуть.

Как-то раз в минуту откровенности, когда после выполнения особо тяжелого поручения, ребе пригласил его выпить с ним чаю в этом самом кабинете, завеса тайны, плотно окутывающая учителя, слегка приоткрылась.

— Умножающий знание умножает печаль, — произнес ребе Борух. Книга Зоѓар лежала перед ним на столе. Потертая от использования, с закладками и пометками.

Ребе внимательно посмотрел на хасида, и тот вдруг понял кое-что. Кое-что такое, о чем он будет молчать до самой могилы. Это знание само собой возникло в голове. Без слов, точно чья-то невидимая рука вложила его прямо в память, минуя одежды букв и звуки речи. Знание намекало, будто ребе Боруху удалось заглянуть в будущее, и от того, что он в нем увидел, на него нападает черная меланхолия.

— Садись, — произнес ребе, все так же не отрываясь от окна. — Устал?

— Устал, — подтвердил реб Лейб, с трудом удерживая слезы. Больше всего на свете он ценил эти минуты доверия, мгновения удивительной духовной близости, которые ребе иногда даровал ему.

В сумрачной комнате стояла тишина, глубокая, словно тайное знание. Реб Лейб наслаждался каждой секундой и огорчился, когда вошедший служка, спросил у ребе, можно ли впустить посетителей.

— Они ждут с самого утра, — пояснил он. — Пожертвовали на бедных двадцать рублей золотом.

«Ого! — мысленно удивился реб Лейб. — Сумма более чем солидная. Видимо, речь идет о серьезном деле».

— Впустить? — спросил служка.

Ребе оторвался от окна, молча кивнул и сел в кресло. Реб Лейб встал, собираясь выйти, но ребе остановил его движением руки.

В комнату вошли двое, супружеская пара. Она — встревоженная женщина с испуганными глазами, и он — внешне вполне уверенный в себе человек, но с выражением беспокойства на гладком лице.

— Ребе, — сказал мужчина, — вот квитл[6].

Он приблизился к столу, за которым сидел ребе Борух и осторожно положил на стол листок. Ребе взял листок, пробежал его глазами и разорвал на три части. Еврей побледнел, а женщина прикрыла рукой рот.

— Ничем не могу помочь, — произнес ребе. — Детей у вас не будет. Выход только один — развестись.

Женщина всхлипнула, по ее щекам покатились слезы.

— Но ребе, пожалуйста, — настаивал мужчина, — неужели ничего нельзя поделать?

— Только развестись, — ответил ребе Борух. — Причем немедленно! Отправляйтесь к раввину Меджибожа.

— Ребе! — воскликнул мужчина, — Мы любим друг друга, ребе! У нас замечательная семья, нам так хорошо вместе!

Ребе Борух открыл лежащую пред ним книгу и демонстративно поднес ее к лицу. Женщина снова всхлипнула, но уже громче.

— Пошли, — тихо произнес мужчина. Пот градом катился по его лицу. Если ребе-чудотворец приказывает немедленно развестись, значит, он видит близкую опасность, и другого выхода нет. Супруги повернулись и вышли из комнаты. Ребе закрыл книгу, встал, и снова прижался лбом к холодному оконному стеклу.

«Б-же мой, что тут происходит, — лихорадочно размышлял реб Лейб. — Зачем ребе оставил меня в комнате? И почему он не захотел помочь этой паре? Нет другого выхода? Как же! Он, Лейб, своими собственными глазами видел такие чудеса, сотворенные ребе Борухом, по сравнению с которыми помощь этой паре просто игра в бирюльки. Ребе не захотел им помочь и пожелал, чтобы он, Лейб, был тому свидетелем. Но зачем, почему, для чего?»

— Иди к себе, Лейб, — мягко произнес ребе. — Отдохни с дороги.

В этом большом доме у реб Лейба был свой уголок. Крошечная комнатушка, в которую помещались кровать, полка с книгами и узкий платяной шкаф. В эту каморку он возвращался после поручений ребе, в ней отдыхал несколько дней, набираясь святости, пронизывающей каждую половицу большого дома, а потом уходил к жене и детям и жил обычной жизнью, как у всех до краев переполненной заботами о пропитании. Жил, с нетерпением ожидая, когда раздастся стук в дверь и на пороге возникнет служка с новым поручением ребе Боруха.

Но в этот раз ему было не по себе. Лейб привык, возвращаясь, наслаждаться покоем. Да, это были самые сладкие, самые упоительные минуты, когда доложив обо всем ребе, он оказывался в тишине своей комнатки и, устало вытянув ноги, сидел на кровати.

Вот и теперь он сидел на той же кровати, в той же комнатке, и не мог успокоиться, который раз повторяя про себя услышанную беседу. Непонятная жесткость ребе поразила реб Лейба. Он прокручивал эту историю на все лады, пытаясь понять, в чем же тут дело но, увы — без всякого толку. Смысл ответа ребе ускользал от его понимания.

На улице послышался плач. Реб Лейб подошел к окну и увидел женщину, которую послали разводиться. Она стояла перед домом ребе, сжимая в руке пергаментный свиток — гет — разводное письмо. Женщина плакала навзрыд, она рыдала столь жалобно и безутешно, что даже каменное сердце не могло остаться равнодушным. Спустя пятнадцать минут из дома вышел служка и что-то сердито приказал женщине. Та повернулась и медленно пошла вдоль улицы, как слепая, натыкаясь на заборы.

— Какая жестокость! — шепотом восклицал реб Лейб, расхаживая по комнате. — В мире так редко встречается семейное счастье, почему же ребе вместо того, чтобы помочь этой паре, с такой беспощадностью разрушил ее? Неужели его сердце тверже камня, крепче железа? А где же милосердие, завещанное нам праотцем Авраамом? Где сострадание цадика простым евреям? Где обыкновенная человеческая доброта? Ничего не понимаю, ни-че-го!

Прошел час, другой, третий. Устав мерить шагами комнату, реб Лейб помолился, без аппетита поужинал и лег на кровать, пытаясь заснуть. Но сон бежал от его глаз. Ворочаясь с боку на бок, он безостановочно читал псалмы, пытаясь заглушить звучанием святых слов сосущую тревогу в сердце. Не то чтобы он перестал верить ребе, Б-же упаси! Но чуть заметная трещинка зазмеилась по гладкой каменной стене.

Настенные часы в большом зале отбили два часа ночи, когда дверь в комнатушку отворилась, и на пороге возник ребе Борух.

— Не спишь, Лейб?

— Не сплю.

Хасид тотчас вскочил с постели. В холодном свете луны он хорошо видел ребе. Тот стоял у двери, держа в руках книгу Зоѓар, и его глаза так же холодно блестели в свете луны.

— Ночью нужно спать, Лейб. Или учить Тору.