Джеймс Херберт - Оставшийся в живых Страница 21

И именно после этого второго раза ему открылась вся глубина совершенного им предательства по отношению к девушке, которую он любил, и по отношению к человеку, которым восхищался. Он оделся и заявил Бет, что больше это никогда не повторится. Он сказал так не для того, чтобы причинить ей боль, это было не в его характере. В ответ она только горько и слегка презрительно улыбнулась. Не проронив ни единого слова, она сидела в кровати, даже не делая попыток прикрыть свою наготу, и смотрела, как он одевается. Такой она и запомнилась ему: красивое тело и циничная улыбка на лице. И сейчас, когда он смотрел на нее, он видел ее такой, какой она осталась в его памяти после последней встречи. Та же улыбка, только лицо выглядело немного старше.

– Мог бы заглянуть ко мне и пораньше, Дэйв, – сказала она. – Если не до катастрофы, то уж во всяком случае после нее.

Он виновато посмотрел на нее.

– Извини, Бет. Мне в самом деле очень жаль. Но все так сразу свалилось на меня. Шок, внимание общественности. Я был в каком-то оцепенении и только сейчас начал понемногу приходить в себя.

Она снова подошла к бару, но на этот раз налила себе скотч.

– Ну, что, может теперь присоединишься?

Он покачал головой.

– Нет, – поднял с полу чашку и отхлебнул немного кофе. – Бет, я пытаюсь выяснить, что же явилось причиной катастрофы.

Она резко повернулась к нему.

– Но это дело специальной комиссии. С какой стати ты этим занимаешься?

– Я... я даже не знаю. Просто чувствую себя в какой-то степени виноватым. Не знаю почему, но мне кажется, что катастрофа, может быть, как-то связана со мной.

– Но это смешно. Ты-то в чем виноват?

– Незадолго до того рейса у нас с Питером была стычка. Из-за тебя. Не помню точно, когда мы сцепились, но, если, по твоим словам, ты рассказала Питеру о нас за несколько дней до катастрофы, то значит, это произошло в один из тех дней.

– При чем здесь это?

– Лицо командира до сих пор стоит у меня перед глазами. Мы – в кабине летящего самолета, а Питер, повернувшись ко мне, что-то кричит. Понимаешь, в чем дело? Если наша ссора возобновилась во время взлета, а это самый ответственный момент полета, и мы допустили какую-то небрежность или неправильно оценили обстановку, то вся вина за гибель этих людей ложится персонально на твоего мужа и на меня.

Ее глаза слегка потемнели, она подошла и села рядом.

– Дэйв, я знаю тебя и знаю мужа, по крайней мере, с одной стороны. Оба вы – слишком большие профессионалы для того, чтобы позволить эмоциям помешать работе. Питер никогда бы не позволил чувствам взять верх над разумом. Для этого он был слишком опытен.

– Но ты не видела его накануне полета, когда мы с ним схлестнулись. Я тоже никогда не видел его вышедшим из себя, но в тот вечер он был, как сумасшедший.

– Это моя вина – я слишком была жестока с ним. Ты знаешь, он даже ударил меня. Не тогда, когда я рассказала ему обо всех других, а когда рассказала о тебе. Он был слишком горд, и ты был частью его гордости.

Келлер поставил чашечку на блюдце и отодвинул от себя. Он повернулся к Бет, в его глазах не было злости, а только недоумение.

– Но почему ты сделала это, Бет?

– Чтобы причинить ему боль, чтобы пробиться через эту его твердую и холодную броню. Чтобы заставить его хоть что-то почувствовать, хотя бы ненависть.

Да, Келлер помнил это выражение ненависти в глазах командира. Яростной, вспепоглащающей ненависти. И дело было не только в уязвленной гордости: дело было в том, что его предал человек, которого он выпестовал, которого обучил всему, что знал сам. Человек, которого он считал продолжением самого себя. Это воспоминание извлекло из глубин памяти еще одну подробность их ссоры.

Келлер вспомнил жестокие слова, в бессильной злобе брошенные вслед ему Роганом, когда он выходил из пустого ангара.

– А Кэти знает об этом, Келлер? Она знает? Теперь-то она уж точно узнает, ты, скотина! И узнает от меня!

Вот тут-то его захлестнула ненависть к командиру, к человеку, которому он поклонялся, которому он старался во всем подражать, которым он хотел стать сам. К человеку, только что потерявшему свое достоинство. К человеку, лежащему распростертым на бетонном полу и выкрикивающему оскорбления. К богу, который стал простым смертным.

Насколько долго эта взаимная ненависть владела ими? Мог ли этот холодный профессиональный разум дать трещину под воздействием эмоционального стресса? Мог ли его собственный более молодой и менее опытный разум поддаться безудержной ярости? Общая картина уже начала вырисовываться в его мозгу. Но была ли она верной?

– Дэйв, с тобой все в порядке? Ты как-то странно выглядишь. – Голос Бет заставил его вернуться к действительности.

Он глубоко вздохнул.

– Пожалуй, теперь немного скотча не повредит, – сказал он.

Она налила ему большую порцию и, присев рядом, протянула стакан. Он отпил большой глоток, затем подождал, пока обжигающая струя не достигнет желудка, и только после этого заговорил снова.

– Бет, а что было накануне того рейса? Он говорил тебе что-нибудь перед тем, как выйти из дома в тот вечер?

Голос ее звучал спокойно и бесстрастно:

– Он сказал, что больше никогда не вернется.

Келлер оцепенел, его рука, державшая стакан, слегка задрожала.

– Что он имел в виду?

Теперь она прямо смотрела на него:

– Нет, не то, что ты думаешь. Я уверена, он не... – Голос ее сорвался. – Нет, – снова повторила она, – он был, безусловно, взволнован, но не настолько. Перед этим мы говорили о разводе и, похоже, он с этим смирился. Конечно, то, что я сказала ему о тебе, вывело его из себя, но я совершенно уверена, что когда он говорил, что никогда больше не вернется, он имел в виду, что не вернется ко мне. Он же не спятил, Дэйв!

Келлер покачал головой. Хотя он и согласился с ней, но все же... Летчики находятся в постоянном напряжении, и он знает много прекрасных людей, которые в конце концов не выдерживали этого напряжения. Вот почему все пилоты ежегодно, а те, кому больше сорока – дважды в год, проходят тщательную проверку физического и психического состояния.

Теперь страшное предчувствие охватило Келлера с еще большей силой. Все как будто указывало в одном направлении, и бремя ответственности, лежавшее на нем, казалось, стало давить на плечи еще сильнее. Если бы только удалось прорваться сквозь этот барьер, обволакивающий его разум, пропускающий только крохотные фрагментные видения, лишь мучащие его своей иллюзорностью. Ему мог бы помочь, как ему сказали, курс психотерапии, но для этого нужно время. В любом случае, психотерапевты не способны вылечить его разум, они лишь могут помочь ему вылечиться.