Говард Лавкрафт - Ужас в музее Страница 23

Вот, видишь? Лихорадочные больные с Тихоокеанского побережья никак не отреагировали на сыворотку. Эти случаи заболевания озадачили Миллера, они даже не походили ни на одну известную медицине разновидность лихорадки. Что ж, то мои случаи! Случаи настоящей черной лихорадки! И на свете нет и никогда не будет антитоксина, способного исцелить сей страшный недуг!

Почему я так уверен в этом? Да потому, что черная лихорадка имеет внеземное происхождение! Она пришла из иных миров, Джеймс, и один Сурама знает, откуда именно, поскольку это он принес ее сюда. Он принес, а я распространил! Вот в чем секрет, Джеймс! Вот для чего мне была нужна должность — вот чем я занимался на самом деле: просто распространял лихорадку, вирус которой всегда носил в этом золотом шприце и еще более смертоносном маленьком резервуаре, прикрепленном к кольцу на моем указательном пальце! Наука? Слепец! Я хотел убивать, убивать и убивать! Единственное нажатие пальца — и вирус черной лихорадки вводился в кровь. Я хотел видеть, как живые существа корчатся в диких муках и пронзительно вопят, захлебываясь пеной. Единственное нажатие на поршень — и я мог наблюдать за предсмертной агонией. Я не мог ни жить, ни мыслить без подобных зрелищ. Вот почему я колол всех подряд этой проклятой иглой: животных, преступников, детей, слуг — а следующей стала бы…

Голос Кларендона пресекся, и он разом обмяк в своем кресле.

— Такой… такой вот… жизнью я жил, Джеймс. И все по милости Сурамы — он учил, поощрял и всячески подстрекал меня, покуда я не вошел во вкус настолько, что уже не мог остановиться. Тогда… тогда это стало слишком даже для него. Он пытался сдержать меня. Только вообрази — он пытается сдержать человека, занимающегося подобными делами! Но теперь я получил свой последний подопытный экземпляр. Это мой последний опыт. А экземпляр хороший, Джеймс, — я здоров… дьявольски здоров. Какая злая ирония судьбы, однако: безумие миновало, а значит, наблюдать за агонией будет совершенно неинтересно! Не может быть… не может…

Сильнейший лихорадочный озноб сотряс тело доктора, и оцепеневший от ужаса Далтон при этом с грустью отметил, что не испытывает никакого сострадания. Он не знал, сколько чистого бреда, а сколько кошмарной правды содержится в рассказе Альфреда, но в любом случае понимал, что этот человек скорее жертва, нежели преступник. А прежде всего он — друг юности и брат Джорджины. Картины прошлого калейдоскопически проносились перед ним. Маленький Альф… двор элитной школы «Филипс-Эксетер»… спортивная площадка в Колумбийском университете… драка с Томом Кортлэндом, когда он спас Альфа от крепкой взбучки…

Далтон помог Кларендону дойти до кушетки и мягко спросил, чем он может помочь. Ничем. Теперь Альфред мог говорить только шепотом, но он попросил прощения за все нанесенные оскорбления и препоручил свою сестру заботам друга.

— Ты… ты сделаешь ее… счастливой, — задыхаясь, проговорил он. — Она заслуживает счастья. Мученица, жертвовавшая собой ради… мифа! Возмести ей упущенное, Джеймс. И пусть она… не узнает… больше… чем необходимо!..

Последние слова прозвучали невнятно, а потом голос доктора пресекся, и он впал в состояние ступора. Далтон позвонил в колокольчик, но Маргарита уже легла спать, поэтому он сам поднялся наверх за Джорджиной. Она твердо держалась на ногах, но была бледна. Пронзительный вопль Альфреда крайне тяжело подействовал на нее, но она полагалась на Джеймса. Положилась она на него и тогда, когда он показал ей бесчувственное тело на кушетке и попросил вернуться обратно в свою комнату и попытаться уснуть, какие бы звуки ни доносились до нее. Далтон не хотел, чтобы она присутствовала при страшном зрелище неминуемых агонических мук, но велел ей поцеловать брата на прощанье, покуда он лежит тихо и мирно, похожий на болезненного хрупкого мальчика, которым был когда-то. Таким Джорджина и оставила его — странного, помешанного, посвященного в тайны звезд гения, которого она так долго окружала материнской заботой, — и унесла с собой образ, в высшей степени благостный.

Далтон же унесет с собой в могилу много тяжелейшее воспоминание. Его опасения насчет предсмертной агонии подтвердились, и на протяжении всей ночи он напрягал свои недюжинные физические силы, дабы удерживать на месте безумного страдальца, бившегося в жестоких конвульсиях. Ужасных речей, что срывались с тех распухших, почерневших губ, он никогда никому не повторит. После той ночи он стал другим человеком, и он точно знает: никто на свете, услышав подобные вещи, не может остаться прежним. Посему, ради блага всего человечества, губернатор хранит молчание и благодарит Бога за то, что в силу своей неосведомленности в ряде предметов он не понял смысла многих откровений умирающего.

Ближе к утру Кларендон неожиданно пришел в сознание и заговорил твердым голосом:

— Джеймс, я не сказал тебе, как нужно поступить со всем моим наследием. Вымарай все записи за греческом и отошли журнал наблюдений доктору Миллеру. А также все прочие мои заметки, хранящиеся в папках. Сегодня он один из крупнейших специалистов — это доказывает его статья. Твой друг в клубе был прав. Но все, что находится в клинике, надлежит уничтожить. Все без исключения, живое или мертвое. Все моровые язвы ада заключены в пузырьках, стоящих там на полках. Сожги их, сожги все до единого. Если хоть один пузырек уцелеет, Сурама распространит черную смерть по миру. А самое главное — сожги Сураму! Это… существо не должно дышать благотворным воздухом небес. Теперь ты знаешь… я объяснил тебе, почему такому монстру нельзя оставаться на земле. Это не будет убийством — Сурама не человек, — и если ты не утратил прежней своей богобоязненности, мне не придется тебя уговаривать. Вспомни древние строки: «Ворожеи не оставляй в живых», или что-то в таком роде. Сожги его, Джеймс! Не допусти, чтобы он снова мерзко хихикал при виде мук бренной плоти! Повторяю: сожги его! Огненная Немезида — вот единственная сила, способная одолеть Сураму, Джеймс, если только ты не застанешь его спящим и не вонзишь кол ему в сердце… Убей его, уничтожь, очисти благонравный мир от первородного порока — порока, пробужденного мною от векового сна…

Доктор приподнялся на локте и последние слова прокричал пронзительным голосом. Усилие, однако, оказалось чрезмерным, и он внезапно впал в глубокое, спокойное забытье. Далтон, который не боялся лихорадки, зная о незаразности ужасного вируса, поудобнее уложил Альфреда на кушетке и накрыл худое тело тонким шерстяным пледом. В конце концов, может, все эти ужасные речи — суть горячечный бред и фантазии помраченного рассудка? Может, старине Макнейлу все-таки удастся вылечить Кларендона? Отчаянно борясь со сном, губернатор скорым шагом расхаживал взад-вперед по комнате, но чрезмерная усталость все же взяла свое. На минутку присев отдохнуть в кресло у стола, он потерял контроль над собой и вскоре уже крепко спал, вопреки своим лучшим намерениям.