Дин Кунц - Душа в лунном свете Страница 25

— Я перемешал их, — вспоминает он. — Я не знаю… возможно, пять или шесть раз. Мне было девять лет, и единственная карточная игра, в которую я умел играть, была «Рамми 500»[31], но я никогда этого не делал, потому что мне не с кем было играть, кроме как с собакой.

— Так что ты просто сдал карты на две руки лицом вверх, и мог играть сам против себя.

— Нелепая детская идея — играть против себя. В любом случае, первые четыре карты, которые я сдал, были шестёрки.

Воспоминание всё ещё беспокоит его, и он останавливается.

Она может понять его лучше, чем кто-либо. Она даёт ему время, но затем слегка подталкивает тремя словами:

— Четыре заплесневелые шестёрки.

— Абсолютно новая колода, но шестёрки грязные, помятые и заплесневелые.

— Как и те шестёрки на полу склада.

— Точно такие. Там были другие карты, разбросанные по полу склада, когда пёс привёл меня туда к мёртвому наркоману и его деньгам, но шестёрки все были в одном месте, лицом вверх.

— Все были вместе, когда ты пришёл.

— Да. Но когда мы уходили, только одна шестёрка осталась на полу. Все другие карты, казалось, остались разбросанными там же, где и были, но три шестёрки исчезли.

— Кто-то их взял.

— Никого там не было. Да и кому могли понадобиться заплесневелые старые карты?

В кладовой, расположенной в подвале магазина магии и игр, он сидел, уставившись на грязные карты достаточно долго, боясь к ним прикоснуться.

— Что я в конце концов сделал, так просмотрел оставшуюся колоду, чтобы убедиться в том, что в ней нет другого набора шестёрок, чистых, но их не оказалось.

— И ни одна из других карт не оказалась ни грязной, ни помятой, ни заплесневелой.

— Ни одна, — подтверждает он. — Мне просто не хотелось трогать те четыре, как будто на них было проклятие или что-то в этом роде. Но Харли понюхал их и посмотрел на меня. Так что я решил, что если они не пугают его, то и меня тоже не напугают.

Харли вздыхает и вздрагивает, всё ещё спит, но, несомненно, ему снится что-то, доставляющее удовольствие.

— Я положил заплесневелые шестёрки на верх колоды и потянулся к коробке, чтобы убрать их. Но Харли с силой ударил лапой по коробке перед тем, как я успел её поднять.

— Старый добрый Харли.

— Он одарил меня таким взглядом, как будто хотел сказать: «Что ты делаешь, мальчик? Тебе без них никак не справиться».

— У тебя по спине побежали мурашки.

— Так и было, — подтверждает Криспин. — Но в хорошем смысле. Я не знаю, что хочет от меня собака, так что перемешиваю карты несколько раз и снова сдаю четыре карты.

— Четыре шестёрки, но на этот раз не заплесневелые.

— Ты можешь и сама с таким же успехом рассказать об этом, так как хорошо всё это знаешь.

— Мне бы нравилось рассказывать об этом, если бы я знала кого-нибудь, кто мог бы поверить в эту историю. Но мне нравится слушать, как её рассказываешь ты.

— С твоей редакторской поддержкой.

— Это бесплатно, — говорит она и смеётся.

Её улыбка напоминает ему улыбку Мирабель, и он любит её, как сестру.

— Я перемешиваю, раздаю и тотчас же вытаскиваю четыре шестёрки, но на этот раз не заплесневелые. Такие же хрустящие и чистые, как все остальные карты. Я просматриваю колоду в поисках повреждённых шестёрок, но таких нет.

— Харли всё также держит лапу на коробке.

— Держит. И, наверное, в течение часа я продолжал перемешивать и сдавать, пытаясь вытащить четыре заплесневелые шестёрки, или хотя бы чистые и новые, все подряд.

— Но этого не происходит.

— Не происходит, — подтверждает Криспин. — А затем я слышу себя говорящим то, что никогда и не думал говорить. Я имею в виду, что это всё выходит из меня, как будто кто-то говорит через меня. «Харли», — говорю я, — «когда те четыре уродливые карты всплывут снова подряд, если когда-либо это случится, это будет сигналом для нас, чтобы вернуться в «Терон Холл».

— И после этого он убирает лапу с коробки.

— Убирает.

— И ты убираешь карты.

— Убираю.

Эмити откидывается назад в кабинке и скрещивает руки на груди, сжимая себя в объятиях.

— Сейчас будет часть, которая мне нравится больше всего.

Харли фыркает, просыпается, зевает и садится на скамейке рядом с Фантомом «Бродерикса».

16

Девятилетний Криспин в ночь архангелов…

Независимо от того, один и тот же полицейский стоит на обоих порогах, близнецы, или что-то совершенно другое, у Криспина нет никакой возможности получить помощь извне дома.

«Терон Холл» кажется покинутым, а это означает, что все они находятся в подвале. И его брат находится с ними внизу. Празднование, торжество — что бы ни стояло за обычным убийством — скоро начнётся или уже началось.

Перед его мысленным взором ясно прорисовалась иллюстрация из книги «Год святых». Три архангела. Гавриил держит лилию, а Рафаэль ведёт молодого мужчину по имени Товия в какое-то путешествие. Михаил самый грозный из них, одет в броню и держит меч.

Из подставки для ножей возле варочной панели Криспин выбирает самый длинный и острый клинок.

На выходе из кухни расположены два небольших кабинета, один принадлежит старшей домработнице, другой используется двумя дворецкими, Миносом, который сейчас во Франции, и Недом. У дворецких есть встроенный в стену металлический ящик, в котором в ряд висят дубликаты ключей, все с бирками.

Криспин не помнит точно, откуда узнал об этом наборе ключей, если когда-то вообще узнал, но сейчас берёт с одного из гвоздиков ключ, маркированный «ПОДВАЛ». Хорошенько подумав, он берёт также ключ, маркированный «ДОМ». Ключи и нож, мудрость и меч.

На письменном столе лежит гроссбух, в котором Нед подводит баланс денежного счёта на мелкие расходы. Рядом с гроссбухом лежит конверт, в котором находится шестьдесят один доллар наличными. Криспин берёт только одиннадцать долларов. Он запихивает две пятёрки и доллар в карман брюк. Это не кража, это острая необходимость. Если бы это было воровство, он бы взял всё — шестьдесят один бакс. Даже если он и мог допустить, что это была в какой-то степени кража, то на самом деле это было гораздо хуже, чем кража, что он со временем поймет. Он сбегает по южной лестнице к двери, ведущей в подвал, бросает взгляд назад, но повар Меррипен на этот раз не подкрадывается. Ключ поворачивается в замке, язык замка втягивается, и дверь открывается в самый нижний коридор дома.

Когда он переступает порог, то слышит песнопение, которое не мог расслышать с той стороны двери, потому что стук его сердца в ушах усилился до ритмичного грохота.