Арина Веста - Змееборец Страница 25

– Обыкновенная алкогольная демагогия, – устало ответил Варганов. – От того наркомовского шкалика мы до сих пор не протрезвели. А что воевали дай бог, тут ты прав, только с водки ли? Давай сейчас стрельбы устроим: ты выпил, а я трезв, кто «десятку» выбьет? Так-то! Наш народ сознательно спаивали со времен первых Романовых. Все эти пивоварни, винокурни, шинки, кабачки, хоть и много их было, но до всеобщей доступности было далеко. Положение изменилось с изобретением дешевого хлебного пойла – водки, то есть только в двадцатом веке, при этом простой русский крестьянин, а таких было большинство, почитал трезвость за честь.

– А как же свадьбы, похороны? Ведь ты же деревенский мужик, Варганов!

– Да тебе эти чарки, что у нас в Волине на свадьбах пили, наперстком показались бы, а жених с невестой вообще хмельное за плечо выплескивали. Мужик при жене или при любой другой женщине так и вовсе не пил: мол, не в обычае. Только кто об этом нынче помнит и знает, даже ты, моя совесть, за рюмку агитируешь!

– В годину смуты и разврата не осудите, братья, брата, – с чувством произнес Копейкин. – Ну, глотни хоть чуть-чуть – и хозяина уважишь, и стресс снимешь, расслабишься.

– Для меня, непьющего, твоя рюмка и есть стресс, – признался Варганов.

– А я когда выпью, мне хорошо, хорошо – и все тут! А наутро хватаю косу или топор, работаю и песни ору. Силища так и прет! Она же, чертяка, калорийнее сала.

– Силища-то поначалу, может, и прет, только мозги от спирта быстро каменеют, консервируются, как в банке у патологоанатома. Одни задние бугры работают, те, что ближе к хвосту и к паху, но и то ненадолго, а лоб-то уже отключен.

– Да кому он нужен, мой лоб? Я свое оттрубил! – грустно заметил Копейкин. – Жаль память на прощание не подтер – прозябал бы сейчас в своем деревенском идиотизме.

– Видел я в детстве одну икону, – дрогнув голосом, сказал Варганов. – Там твой тезка Егорий змеюку разит, и не копьем, а лучом, изо лба исходящим, мыслью побивает.

– Есть такая икона, – нехорошо усмехаясь, сказал Копейкин. – Свят Егорий во бою колет змея в жопию. Только я свое копье за копейку продал. Ничё, мы еще повоюем! – Копейкин размашисто плесканул еще водки, опрокинул в темную воронку рта и пригрозил кому-то, затаившемуся в вечерних кустах: – Нет копья, говоришь? Возьмем дрын от забора! А, каково?

Варганов даже не улыбнулся, а Копейкин громко захрустел малосольным огурцом и подлил еще водки.

– Ладно, босоногий Минин, я пошутил, – сказал он, глядя в круглое зеркальце. – Пить брошу, на хрен эта отрава, когда впереди такие дела! Ты же знаешь, я за дело умереть готов!

– Не погибать за дело, жить – за дело, – поправил Варганов.

Водку Копейкин выплеснул в помойное ведро и бутылку со стола убрал. Вместо водки со вздохом налил кваску, и старые друзья примирились.

После жаркой баньки Копейкин принес гармонь, с видом знатока перебрал лады и потешил гостя частушками.

До поздней ночи Копейкин и Варганов, обрядившись в белые рубахи, сидели на вкопанной лавочке с видом на далекое озеро. Варганов затягивал негромкую песню, и Копейкин подхватывал тонким, трепещущим голосом, как если бы в ту минуту они прощально и навсегда роднились душами, а Варганов вдруг подумал, что такая ночь с заозерным эхом и редкими слезящимися звездочками над головой уже никогда не повторится в его жизни, но это пронзительное чувство не огорчило и не испугало Варганова. С легкой душой и воспарившим от банной благодати телом он был готов к любому повороту своей мужественной судьбы.

– Свой почтовый ящик проверяй почаще, – попросил Варганов, – пришлю «превед» – дуй на помощь, а если не пришлю – все равно дуй.

– У меня и ящика-то никакого нет, одно сарафанное радио, – удивился Копейкин. – А, ты про «копм», что ли? – Он почесал загривок. – Ладно, подежурю…

– И водки ни-ни, а то будет, как в сказке про Чудо Юдово, – проворчал Варганов, – бросил Иванушка перчатку, избушка зашаталась да по бревнышкам раскатилась, а братья спят-почивают – видно, с вечера сильно гульнули. Эх, Рассея, когда ж ты проснешься-то? На всякий случай вот мой пароль и Варькин: наши дни рождения. – Полковник протянул листок из блокнота. – Заглядывай каждый день, и если что со мной… защити дочь!

Полукровка

Около полуночи Лилит остановила машину на улице Ивана Полоза, рядом с мастерской Эфира. После удачного уличного спектакля и сеанса в аквапарке горе-художник Эфир Шишкин решился-таки пригласить свою новую знакомую в «студию». Лилит согласилась сразу, эта странная девушка была начисто лишена расчетливого кокетства или иных простительных женских слабостей. Выходя из машины, она зачем-то прихватила миниатюрный чемоданчик-кофр, похожий на раздутую серебристую косметичку. Саквояж оказался довольно тяжелым. Эфир попробовал помочь, но Лилит не позволила.

Эфир сорвал с двери пожелтевшие бумажные печати и посторонился, пропуская девушку в свой темный и затхлый приют. Нет, пахло здесь по-прежнему замечательно – свежими красками и льняным маслом, вот только воздух настоялся и казался мертвым. В темноте Лилит едва не споткнулась о сломанный багет, и только тогда Эфир припомнил ужасающий разгром, в котором застал его участковый.

Но яркая, артистичная натура выручила Эфира и на этот раз. Он наскоро что-то спрятал, что-то смахнул на пол и зажег множество свечей в подсвечниках, бутылках, в шандалах и морских раковинах. На пол в живописном беспорядке бросил алый бархат для натюрмортов и диванные подушки.

Лилит рассеянно прошла по студии, разглядывая картины. Похоже, наспех сработанные и вовсе недописанные полотна не на шутку заинтересовали ее. Она буквально застыла перед «центральным» холстом с названием «Жертвоприношение». Похоже, Эфир сполна платил дань всем художественным направлениям сразу. На фоне мрачных грозовых туч носились птеродактили и сверкающие летающие тарелки, а внизу на голой первозданной земле бородатый, первозданно обнаженный Каин заносил бедренную кость с остатками мяса над юным Авелем, одетым в лохматый передник из овечьей шкуры.

– Здесь ошибка, – сухо заметила Лилит. – Каин был без бороды.

– Откуда ты знаешь?

– Это же так просто: ведь он был не от Адама…

– Погоди, погоди, – припомнил эрудированный Эфир. – И положил Господь печать на лицо его, и Каинову печать будут вечно носить все его потомки…

– Каин – сын Змея, древнего божества земли. Его ласковый шепот и мудрая речь покорили первую женщину.

– А как же знаменитое яблоко? – окончательно растерялся Эфир.

– Невинный фрукт – первый попавшийся предлог. Кушать плоды, а также плодиться и размножаться Адаму и Еве было не только не запрещено, а даже рекомендовано. Для этого их и изолировали в Эдемском саду. А вот как это делать, никто не показал, должно быть, создателям было интересно посмотреть, как справятся с этой задачей их подопечные. Но эксперимент оказался испорчен вмешательством разумного существа – Змея, Ящера, Дракона, называйте его как хотите. Он и открыл глаза первой человеческой паре на их истинное состояние, и после короткой беседы они сполна уяснили все коварство устроителей опыта, узнали, что они не только абсолютно голые, но и полностью подконтрольны воле своих создателей. Так что же плохого сделал Змей? Он всего лишь пожалел людей и стал их первым учителем и помощником. Должно быть, от стыда устроители поспешили избавиться от последствий, отпустив своих подопечных на все четыре стороны, но еще много тысячелетий люди поклонялись добрым богам в образе Змея.