Кирилл Клерон - Вампиры в Москве Страница 26

Эмиль оказался прав. Пожелав друг другу доброй ночи, прошептав несколько строк незатейливой молитвы мудрому всевышнему, девочки погрузились в сон, в свой самый последний сон на этой земле.

Нет, не зря говорят, что во время сна душа покидает отдыхающее тело, отправляясь гулять в ей одной известные заповедные места и подчас очень неохотно возвращаясь обратно. Глубокий сон — промежуточное состояние между жизнью и смертью и, когда Эмиль начал душить старшую сестру, пережав одной рукой ее худенькое горло, а другой зажимая рот, девушка совершенно не сопротивлялась, не боролась за жизнь, как это принято описывать в дешевых романах, а лишь пару раз дернулась и затихла. Лежащая рядом с ней Джета тоже не проснулась от родственного импульса, а лишь что-то пробормотала и отвернулась к стенке. Забрать ее жизнь оказалось столь же просто.

И когда последнее дыхание рассеялось по хижине, Эмиль начал медленно и скрупулезно осуществлять глумление, именно осуществлять, ибо оно являлось лишь необходимым и единственным процессом, способным вызвать шок. Занятие не для слабонервных — разрывать бездыханные тела острым крюком, но именно любил Раду. Несколько раз крюк входил в мертвую плоть и с треском взрывал ее, разбрасывая по всюду внутренности.

И лишь когда комнатка от пола до потолка окрасилась кровью, Эмиль с удовлетворением огляделся:

(— ну, если и теперь вы останетесь безучастными…)

Уже выходя из домика, на пороге Эмиль обронил самодельные костяные четки Раду с его инициалами. Для пущей верности, чтобы не оставалось сомнений.

Выкинув в озеро крюк, присыпав землей и валежником измызганный кровью плащ, слегка умывшись зеленоватой водой, Эмиль поспешил к замку все той же дорогой. Его отсутствия не должны заметить — не зря же он столько лет изучал распорядок дня и привычки обитателей Келеда! И в этом постоянстве была их слабость. Еще до первых лучей солнца и крика первых петухов, замок наглухо запирался изнутри и семейство укладывалось спать в склеп. И отдыхали — как они любили выражаться, до заката. Правда, Йон и Раду иногда даже днем слонялись по Келеду, благо большинство окон замурованы, а оставшиеся плотно прикрыты ставнями и занавешены тяжелыми портьерами. Но сейчас сыновья Влада отсутствуют, а значит все идет по привычной схеме — граф и Мириам проснутся и, проголодавшись, отправятся в столовую. И только потом могут поинтересоваться бывшим дворецким.

Как ни спешил Эмиль, тени деревьев постепенно удлинялись, причудливо изгибаясь в сумеречном свете. Ночь двигалась по земле несколько быстрее, чем он шел вдоль озера и полз по подземному ходу и, когда он вернулся в замок и переоделся, Мириам— уже наполняла гостиную мутными и жалобными аккордами.

Боже, до чего все это опротивело! Одному богу известно, как тяжело дались Эмилю годы безупречной службы. Один за три или даже за пять.

Он мягко подошел на цыпочках и встал слева от фисгармонии, почтительно наклонив голову. Наконец, госпожа соизволила его заметить и вяло спросила, не прекращая музицирования:

— Тебе что-нибудь надо?

(— значит, не хватились):

— Если на ближайшее время поручений не будет, прошу разрешения сходить в деревню попить пива.

— Скучаешь о Раду?

Ну и вопрос — явная провокация. На него одинаково плохо отвечать и отрицательно, и положительно, и Эмиль не нашел ничего лучшего, чем промямлить нечто невразумительное. А ведь правильно — буркнуть что-нибудь под нос, авось не переспросят, а если и переспросят, можно выиграть несколько мгновений для обдумывания правильного ответа. Мириам улыбнулась. Господи, до чего же у них отвратительные улыбки! Улыбки людоедов.

— Он был не равнодушен к тебе, мой непослушный старший брат. Но он уехал далеко, далеко и надолго. Кстати, почему не взял тебя с собой?! Разлюбил?

— Не знаю…

— Да, тяжело тебе придется. Отец и Йон тебя не любят. И они очень близко. Ну, ладно, иди в деревню и узнай все последние сплетни. А я, так и быть, замолвлю за тебя словечко.

(— они все спекулируют моей жизнью, пугают, ничего, скоро придет пора испугаться им)

— Буду очень признателен.

— Ладно, ступай и позови Мирчу. Я распоряжусь, чтобы он выпустил тебя.

По дороге в привратницкую, представляющую из себя крохотную каморку между крепостных стен, Эмилю даже показалось, что он услышал душераздирающий крик Анеты, вернувшейся домой. Едва ли, до Арефы слишком далеко. Скорее почувствовал, скорее представил. И даже пожалел… Но можно рассудить и иначе — он помогает избавиться от семейства вампиров, тем самым сохраняя множество других жизней. Не это, конечно, истинная причина, но все-таки…

Тяжело поползала верх кованая решетка, противно заскрипели давно не смазываемые петли тяжелых ворот. Глухими звуком отозвались цепи подъемного моста. Эмиль помахал горбуну рукой, пообещал поздно не возвращаться и медленно зашагал в сторону Арефы.

Эмиль предполагал, что скоро у ее жителей пройдет первое оцепенение от страшного известия и начнет разгораться пламя. Медленно разгораться. Тут-то очень важно подбросить дровишек и направить огонь в нужном направлении. В направлении Келеда.

В небольшую деревенскую пивнушку народу набилось раза в три больше, чем она могла вместить, и раз в двадцать больше, чем обычно бывает посетителей. Казалось, там собрались все старше десяти лет и способные самостоятельно передвигаться. Далеко не всем хватило места на лавках и люди стояли вдоль стен, а некоторые сидели на столах. Даже раскрытые окна не успевали проветривать помещение от едкого пота и углекислоты, от всей их внутренней всклоченности и подавленности. От ужаса.

Слово держал бессменный деревенский староста Николау, могучий сорокапятилетний дровосек, не отличающийся особым красноречием, но прекрасно «рубящий» суть большинства вопросов.

— Почти с незапамятных времен мы и наши предки жили в согласии с замком, и вот договор расторгнут. Страшной смертью гибнут наши мужья, жены, дети. Что нам делать? Кто хочет высказаться?

Есть сравнение — растревоженный улей. Именно его напоминал тесный кабачок, где все галдели, возмущались, негодовали, но — трусливые и раболепные создания, никто так и не осмелился взять слово и сказать нечто действительно решительное.

И вдруг этот недовольный и невнятный гул перекрыл не особо громкий, но твердый голос:

— Мы сожжем дотла это дьявольское гнездо, и я помогу в этом!

Толпа настороженно замолкла и, как по команде, все повернулись в сторону Эмиля. Никто и не заметил, как он вошел, а то наверняка не стали бы так петушиться. Наверняка донесет о сходке своим страшным хозяевам, а ночью жди визита. А им еще детей растить!