Вадим Волобуев - Благую весть принёс я вам Страница 26

- Ты нам об Искромёте поведай, - прервал её Отец Огневик, поморщившись.

- Об Искромёте, да, - затараторила бабка. - А Искромёт этот меня речами льстивыми смущал, тайное знание сулил. Я-то, дура, и повелась. Теперь-то вижу как ясный день - прельщение то было. Зловредный искус. Диагностика, диагности... Тьфу ты пропасть! Никак с языка не слетит. Совсем заморочил, демон проклятый. По простоте душевной поверила я ему, негоднику, впустила в душу, а он-то и наплёл с три короба: и про древних, и про веру нашу, и про тебя, Отец Огневик.

- Что же он наплёл? - спросил старик.

- Говорил, заклятья знает, против которых ни дух, ни колдун не устоит. Говорил, что вера наша - трухлявая, еле держится, а Отцы морочат всем головы. Насмехался над тобой, Отче. Такое вещал, что и повторить срамно. Прочь от меня, прочь, силы недобрые. Изыдьте! Диагностика, диагностика, прогн... ой, моченьки нет, одолевает, зараза.

- Видите люди, каково тут чужак ворожил? - торжествующе воскликнул Отец Огневик.

- Да она же - блажная, кто такой поверит? - попробовал вступиться за плавильщика вождь.

- Потому и не будет врать, что блажная, - отрезал старик. - Такие лгать не способны.

Искромёт не выдержал, рявкнул:

- Истинно так, люди: я принёс вам благую весть! Новая вера грядёт, подлинная, не оболганная Отцами. Склонитесь перед Господом вашим Льдом, который единственный печётся о роде людском. Огонь - лукавый бог, затмил вам очи, окрутил, от правды скрыл. А правда в том, что Лёд один только и избавит вас от бедствий...

С его лица не сходила шалая улыбка, и странным восторгом горели глаза, будто здесь и сейчас разыгрывалось весёлое действо - непонятное и волнующее. Лихо звенел его голос, пронзавший гул толпы, и слышались чьи-то всхлипы, и смех, и яростный рык. Но никто не слушал плавильщика: люди кричали на него, кидали снежки и мелкие камешки.

Он ещё не закончил, когда Отец радостно затряс посохом:

- Слышишь, вождь? Слышите, родичи? Прельщение само обнаружило себя. Вот она, скверна. Вот она, несносная!

Вождь уронил голову. Полный разгром. Зачем чужак открыл рот? Стоял бы тихо, не ерепенился, глядишь, отбрехались бы. А теперь куда деваться? Как опровергать очевидное?

Но сдаваться он не хотел и ринулся в последнюю схватку: заново осыпал старика обвинениями, прошёлся по его родным, поносил Огонь, а затем, махнув на всё рукой, предложил кинуть священную Книгу в пламя - отдать Огню Огненное. Отец только этого и ждал. Не медля ни мгновения, крикнул:

- Видите, люди? Лёд завладел этим человеком, и нет ему спасения. Но мы ещё можем спасти себя, спасти общину. Можем отрубить загнившую руку, чтобы оставить жизнь телу.

- Правильно, Отец, - грохнул Пылан. - Изгнать подонков, и дело с концом. Пусть Лёд подавится своими выкормышами.

Люди, изумлённые, потрясённые, не могли более сдерживаться: от одного к другому побежало роковое слово, оно делалось всё слышней и слышней, набирало мощи словно осенний мороз и наконец взмыло над общиной как выпущенный на волю рябчик. Изгнание - вот единственный выход. Только так можно было очиститься от скверны и вернуть милость Огня. И люди повторяли это слово на все лады, с трепетом, но в то же время и с облегчением - они нашли причину несчастий! Вот она, стоит перед ними, бессильно сжимая кулаки, и глядит исподлобья на родичей. Вот он, ядовитый корень, который так долго прятался в земле. Теперь-то уж его вырвали - навсегда.

Головня сидел подавленный, не поднимал глаз, кусал губы. Краем уха он слышал голоса Сполоха и его мачехи - те пытались отстоять вождя, валили всё на Искромёта. Но Отец был неумолим: изгнать обоих, и никаких поблажек. О Головне с Рдяницей не вспоминали - впрочем, загонщик понимал, что и до них доберутся. Лучше было помалкивать, авось простят. Мечта об Искре окончательно развеялась, как дым. Всё сыпалось, и надежда иссякла. Отныне он - отверженный, его удел - молить Отца о прощении. Наступить на горло собственной песне и склониться перед стариком. Перед тем стариком, который отнял Большого-И-Старого, который обругал его за реликвию, который встал меж ним и Искрой. Проклятым подлым стариком, причинившим ему столько несчастий. Пройдёт немало зим, прежде чем люди перестанут говорить о нём: "Приспешник еретиков". А семья? Где найти теперь девку, которая согласится выйти за него, опозоренного? Живой мертвец - вот кем он был отныне. Говорящий труп.

Глава пятая

Они уходили. Провожаемые молчанием и сдавленными рыданиями, они шли, не оглядываясь, сломленные внезапным несчастьем. Никто не желал им удачи, не благословлял их в путь, каждый понимал: они уходят навсегда. Вождь, могучий вождь, бросавший вызов самому Отцу, отныне был презренным изгоем, падалью, гниющей в зловонной яме. А Искромёт - жизнерадостный плавильщик, острослов и балагур, теперь был мерзким отщепенецем, обманувшим доверие тех, кто приютил его.

Они уходили. Исторгнутые из бытия, оба теперь становились ходячей нежитью - сердца их ещё бились, но души были мертвы. А над их головами, словно в издёвку, разбегались тучи и прояснялось небо - Огонь спешил насладиться победой над недругами. Демоны ветра и мороза не реяли больше над тайгой, а прижались к земле, устрашённые словами Отца Огневика: "Пусть разметает вас дыхание Подателя Жизни! Пусть останки ваши станут добычей червей и кровососов, а души ваши да терзаются вечно в чертогах Льда!". Так он сказал вождю и Искромёту, и наложил на них неодолимое заклятье, словно выжег клеймо: "Отвергнуты раз и навсегда".

Им глядели вслед до тех пор, пока они не исчезли в зарослях ветвистого тальника, щетинисто пересекавших речную долину. Зольница, Сполохова мачеха, каталась в ногах Отца Огневика, умоляла простить непутёвого мужа - старик не отвечал, только неотрывно смотрел вдаль и сжимал в правой руке резной посох с костяным набалдашником. А когда изгои окончательно пропали с глаз, старик вздохнул и направился к себе в избу. Вслед за ним начали разбредаться и все остальные. Спустя короткое время на месте собрания остался один Головня. Он сидел на снегу и, скрипя зубами, сжимал и разжимал кулаки в истёртых рукавицах. Мысли сковал странный паралич - они вязли как лошади в трясине, ни туда, ни сюда. Головня перебирал их снова и снова, точно рыбёшку, подвешенную над очагом, и не мог остановиться на какой-то одной. Так и сидел он, потрясённый случившимся, пока кто-то не пихнул его в плечо. Головня поднял глаза - над ним нависал Огонёк.

- Дед это... ну, хочет тебя видеть.

- Зачем я ему?

- Его спросишь. Он сказал - привести.

Вот оно, начинается. Сейчас старик, как бывало, начнёт вкрадчивым голосом выворачивать ему душу: "Ну что, Головня, как нам с тобой поступить? Может, подскажешь что-нибудь?". Ах, как же вынести эту муку? Как не сойти с ума?