Лорел Гамильтон - Обсидиановая бабочка Страница 27

Мальчик только смотрел на нас. Такие же темно-каштановые, как и у сестры, волосы, только коротко стриженные, вихрами нависающие над глазами. А глаза были карие, темные, недружелюбные. Эдуард сказал, что мальчику четырнадцать, но он был из тех детей, которые с виду выглядят младше. Он мог бы легко сойти за двенадцатилетнего. С угрюмым и сердитым видом мальчик смотрел, как обнимаются Донна и Эдуард, и девочка при этом оставалась на руках у Эдуарда, так что объятие было семейным. Эдуард что-то шепнул на ухо Донне, отчего она засмеялась и отодвинулась, покраснев.

Он перебросил девочку на другую руку и спросил:

– Как наша самая лучшая девочка?

Она захихикала и стала высоким возбужденным голосом что-то рассказывать, какую-то долгую и сложную историю, где фигурировали и бабочки, и кошка, и дядя Раймонд, и тетя Эстер. Я так поняла, что это соседи, которым ее днем подкидывают.

Мальчик обратил свой враждебный взгляд с Эдуарда на меня. Он был так же хмур, но глаза из злых стали любопытными, будто я оказалась совсем не такая, как он ожидал увидеть. Мужчины любого возраста часто на меня так смотрят. Я, не обращая внимания на протокол счастливой семьи, протянула руку.

– Я Анита Блейк.

Он взял мою руку неуверенно, будто ему не часто предлагают рукопожатие. Действительно, пожал он ее неуверенно – практики не хватало, но сказал:

– Питер. Питер Парнелл.

– Рада познакомиться, – кивнула я. Хотела еще добавить, что его мать рассказывала о нем много хорошего, но это было бы не совсем правдой, а Питер мне показался одним из тех, кто уважает правду.

Он неопределенно кивнул, стреляя глазами в сторону матери и Эдуарда. Ему это не нравилось, совсем не нравилось, и я его понимала. Я помнила, какое у меня было чувство, когда отец привел домой Джудит. И по-настоящему так и не простила отца за то, что он женился на ней всего через два года после смерти матери. Я еще не отгоревала, а он построил себе новую жизнь и снова был счастлив. Я ненавидела его за это, а Джудит ненавидела еще больше.

Будь даже Эдуард Тедом Форрестером на самом деле и будь у него честные намерения, ситуация была бы трудной. А так она была вообще хреновой.

Бекки была одета в яркий желтый сарафан с ромашками, в косички были вплетены желтые ленты. Рука, которой она зажимала себе рот, чтобы подавить смех, была младенческой и мягкой. Она смотрела на Эдуарда как на восьмое чудо света. И я в этот момент его ненавидела, ненавидела за то, что он может так глубоко обманывать ребенка и не понимать, что этого нельзя делать.

Наверное, что-то выразилось у меня на лице, потому что Питер как-то странно и внимательно на меня посмотрел. Не сердито, задумчиво. Я сделала спокойное лицо и встретила его взгляд. Он несколько секунд выдержал игру в гляделки, но потом вынужден был отвернуться. Наверное, это не совсем честно – переглядеть вот так четырнадцатилетнего мальчика, но иначе поступить – значило дать ему понять, что он еще маленький. А он не был маленький, просто молодой. Это со временем проходит. Донна отобрала Бекки у Эдуарда и повернулась ко мне с улыбкой:

– Это Бекки.

– Привет, Бекки, – сказала я и улыбнулась, потому что такому ребенку улыбнуться легко.

– А это Питер, – сказала Донна.

– Мы уже знакомы, – ответила я.

Донна посмотрела с любопытством на меня, на Питера, снова на меня. Я поняла, что она решила, будто мы действительно были знакомы раньше.

– Мы друг другу только что представились, – объяснила я.

Она с облегчением, но нервно рассмеялась:

– Ну да, конечно. Какая я глупая.

– Ты просто была слишком занята, чтобы заметить, – сказал Питер, и в голосе его было то, чего не было в словах: презрение.

Донна посмотрела на него, будто не зная, что сказать, и в конце концов произнесла:

– Извини, Питер.

Ей не следовало бы извиняться. Это значило сознаться, что она что-то сделала неправильно, а этого не было. Она не знала, что Тед Форрестер – иллюзия. Она свои обязательства насчет «жили долго и счастливо» исполняла. Извиниться – значит проявить свою слабость, а судя по лицу Питера, Донне нужна вся сила, которую она может собрать.

Она первой села за стол в кабинке, затем Бекки, а Эдуард сел так, что выставил ногу из кабинки. Питер уже сидел посреди своей скамейки. Я села рядом с ним, и он не подвинулся, но, не видя более подходящего для себя места, я так и осталась сидеть, и наши тела соприкасались от плеча до бедра. Если он хочет изображать из себя мрачного подростка с Эдуардом и мамочкой – его дело, но я в эту игру не играю.

Когда Питер понял, что я не слезу, он наконец подвинулся, громко вздохнув, давая мне понять, что делает над собой усилие. Я сочувствовала Питеру и его положению, но мое сочувствие никогда не бывало бесконечным, а поведение угрюмого подростка могло его довольно быстро исчерпать.

Бекки сидела довольная между мамой и Эдуардом, болтая ногами и опустив руки под стол – наверное, держа за руки их обоих. Счастлива она была донельзя не только потому, что сидела между ними, но и была как за каменной стеной – так чувствует себя любой ребенок, когда он с родителями. У меня в груди стеснился ком при виде ее радости. Эдуард был прав. Он не может просто уйти без объяснений. Бекки Парнелл еще более, чем ее мать, заслуживала лучшего. Я смотрела, как сидит этот сияющий ребенок между ними, и гадала, какое же можно придумать оправдание. Ничего на ум не приходило.

К нам подошла официантка, принесла пластиковые меню и раздала всем, даже польщенной Бекки, а потом ушла, давая нам время посмотреть.

– Терпеть не могу мексиканскую еду, – сказал Питер.

– Питер! – одернула его Донна.

Но тут я добавила свою лепту:

– И я тоже.

Питер покосился на меня, будто не веря в мою солидарность с ним.

– Правда?

– Правда, – кивнула я.

– Ресторан выбрал Тед, – сказал он.

– Ты думаешь, он это нарочно? – спросила я.

Питер поглядел на меня в упор, глаза чуть расширены.

– Да, я так думаю.

– И я тоже, – кивнула я.

Донна сидела, разинув рот от удивления.

– Питер, Анита! – Она повернулась к Эдуарду: – Что нам с ними делать?

Прибегать к помощи Эдуарда из-за такой мелочи – теперь я уже не была о ней лучшего мнения.

– С Анитой тебе ничего не сделать, – сказал он и обратил холодный синий взгляд на Питера. – С Питером – пока не знаю.

Питер не встретил глазами взгляд Эдуарда и слегка поежился. В присутствии Эдуарда ему было неловко по многим причинам. Не только потому, что Эдуард имел дело с его мамой, тут было что-то большее. Питер чуть боялся Эдуарда, и я спорить могла, что Эдуард ничего для этого не сделал. Я могла ручаться, что Эдуард очень старался завоевать Питера, как завоевал Бекки, но Питер ни на что не купился. Наверное, началось с обычной неприязни к мужчине, с которым мама встречается, но сейчас, глядя, как он избегает взгляда Эдуарда, я поняла, что это далеко не все. Питер нервничал сильнее, чем должен был бы в присутствии Теда, будто как-то под всеми этими шуточками и играми видел настоящего Эдуарда. Для Питера это было и хорошо, и плохо. Если он догадается о правде и Эдуард не захочет, чтобы Питер ее знал… Эдуард всегда был очень практичен.