Энн Райс - Кровь и золото Страница 28

– Верни мне Пандору. Если ты дала мне Пандору однажды, молю, верни ее вновь. Поверь, я никогда больше не буду с ней ссориться. И никогда ее не обижу. Одиночество невыносимо. Мне необходимо слышать ее голос. Необходимо ее видеть...

Я мог бы бесконечно изливать свои горести и неустанно просить царицу о помощи, но мольбы мои прервала мысль о том, что Авикус и Маэл могут оказаться поблизости. Я поднялся, расправил одежды и направился к выходу.

– Я вернусь, – пообещал я Матери и Отцу. – Ваше святилище станет еще прекраснее, чем в Антиохии. Нужно только подождать, пока они уйдут.

На выходе я резко обернулся, решив вдруг, что должен вкусить Могущественной Крови Акаши, дабы стать еще сильнее и смело противостоять врагам. Кто знает, какие испытания ждут меня впереди.

Видишь ли, до тех пор мне только один раз довелось попробовать кровь Акаши. Это случилось в Египте, когда она приказала мне увезти ее из страны. Больше мне такой возможности не представилось.

Даже в ночь перерождения Пандоры, когда она пила кровь нашей Матери, я не осмелился подойти и последовать ее примеру, поскольку знал, что Мать сразит любого, кто захочет получить первородную кровь без приглашения.

И теперь, стоя перед возвышением, на котором восседала царственная чета, я возжаждал Могущественной Крови.

Я безмолвно испросил разрешения и замер в ожидании хоть какого-то знака. После создания Пандоры Акаша подняла руку в призывном жесте. И сейчас я надеялся на повторение чуда.

Никакого знака не последовало. Однако наваждение не отпускало меня, и я двинулся вперед, исполненный твердой решимости испить Могущественной Крови или умереть.

Наконец я одной рукой обнял холодную, но прекрасную Акашу, а другую положил ей на затылок.

Я придвигался к шее все ближе и ближе и в конце концов прижался губами к ледяной, лишенной жизни плоти. Царица даже не шевельнулась, чтобы помешать мне. Я каждое мгновение ожидал рокового удара, но ничего не случилось. Я держал ее в объятиях – молчаливую и недвижимую.

Наконец зубы мои пронзили кожу царицы, и в рот мне потекла густая, ни с какой другой не сравнимая кровь. Я погрузился в грезы и оказался в небывалом райском саду, залитом солнцем. Зеленела трава, деревья стояли в цвету. Картина, представшая моим глазам, бальзамом пролилась на мои душевные раны. Я словно вновь вернулся в легендарные времена Древнего Рима, в знакомый с детства сад, не ведающий зимы, благоухающий прекраснейшими бутонами...

Кровь накладывала на мою плоть свой отпечаток: я чувствовал, что тело становится жестче, как в самый первый раз. Солнце в саду светило все ярче и ярче, пока цветущие деревья не начали исчезать в ослепительном сиянии лучей. Какая-то часть меня, мелкая и слабая, побаивалась солнца, но в целом я наслаждался теплом и покоем...

И вдруг ни с того ни с сего сон закончился.

Я лежал на холодном жестком полу на расстоянии нескольких ярдов от подножия трона. Лежал на спине.

Я не сразу понял, что произошло. Я ранен? Меня ожидает ужасное возмездие? Но через несколько секунд я осознал, что цел и невредим, а кровь, как я и надеялся, вселила в меня новые силы.

Я встал на колени и внимательно оглядел царственную чету. В их облике ничто не изменилось. Какая же сила отбросила меня от Акаши?

Потом я долго изливался в немых благодарностях. Только окончательно уверившись, что все в порядке, я встал и, вновь клятвенно пообещав вскоре вернуться и достойно украсить святилище, ушел.

Домой я вернулся в состоянии невероятного возбуждения, не переставая радоваться новой гибкости тела и остроте ума.

Ради испытания я взял кинжал и вонзил его в левую руку, а когда вытащил, рана немедленно затянулась.

Разложив перед собой свиток тончайшего пергамента, я подробно изложил все события прошедшей ночи, воспользовавшись для этого своей личной тайнописью, дабы никто не смог прочесть написанное. Однако я так и не понял, почему, испив Могущественной Крови, очнулся на полу святилища.

«Царица даровала мне свою кровь, – размышлял я. – Если это будет случаться часто, если моя божественная повелительница позволит мне и впредь питаться ее священной кровью, я обрету поистине невероятное могущество. Даже Авикус со мной не сравнится, хотя до сегодняшней ночи наши силы были равны».

Как выяснилось впоследствии, я был совершенно прав, и в грядущие столетия мне не раз приходилось молить Акашу о крови.

Молить не только ради исцеления глубочайших ран – ту историю я расскажу тебе позже, – но и из прихоти, словно я вдруг оказывался во власти желания, охватившего меня по воле самой царицы. Но ни разу, ни разу, как ни горько мне в том признаться, не коснулась она меня своими зубами и не пила мою кровь.

Эту почесть она приберегла для вампира Лестата.

В последующие месяцы я успешно пользовался новообретенными способностями. Мой Мысленный дар стал намного мощнее. Даже на большом расстоянии я мгновенно улавливал присутствие Маэла и Авикуса, и хотя в таких случаях неизбежно открывается своего рода коридор, позволяющий увидеть наблюдателя и прочесть его мысли, я научился моментально закрывать собственный разум.

Я также с легкостью узнавал о том, что они пытаются меня разыскать, и, разумеется, отчетливо слышал их шаги вокруг своей виллы.

А еще я открыл свой дом для смертных!

Однажды вечером, лежа на траве в саду, я предавался мечтам и размышлениям. И внезапно принял решение: я стану регулярно принимать гостей. И не просто гостей, а самых отъявленных негодяев и всех, кто пользуется в этом городе дурной славой. В доме и в саду зазвучит музыка, а свет будет приглушенным.

Я обдумал идею со всех сторон и понял, что можно отлично устроиться, ибо одурачить смертных относительно моей истинной сущности несложно; а человеческое общество избавит меня от одиночества и успокоит сердце. Мое дневное убежище располагалось вдалеке от дома, так что и с этой стороны никакая опасность мне не грозила.

Конечно, я никогда не позволю себе пить кровь гостей. Под крышей моего дома они всегда будут в полной безопасности. Я стану охотиться на удаленных территориях, под покровом темноты. А мой дом всегда будет полон тепла, музыки и жизни.

Итак, я решился.

Все оказалось гораздо проще, чем мне представлялось.

Приказав безропотным рабам накрыть столы, я привел на виллу философов, пользовавшихся недоброй славой. Они проболтали всю ночь напролет, а я слушал их бессвязные речи. Следующим вечером я с не меньшим интересом внимал рассказам старых, всеми забытых солдат, чьи военные истории давно надоели их детям.

Как чудесно было впустить смертных в комнаты! Как чудесно было сознавать, что они считают меня живым, слушать бесконечные разговоры и подливать гостям вина, чтобы они чувствовали себя свободнее. Душа моя отогрелась. Единственное, что меня угнетало, это отсутствие Пандоры – ей такие вечера непременно пришлись бы по душе.