Наталия Кочелаева - Проклятие обреченных Страница 28

У него не было приятелей, кроме одноклассника, с которым он последние годы просидел за одной партой. Но этот угрюмый, увлеченный компьютерными играми парнишка вряд ли был специалистом в интересующей Сережу области.

Разумеется, ему случалось слышать мальчишечью болтовню – молодая, щедро усыпанная прыщами поросль по укромным углам соревновалась друг с другом в цинизме, рассказывая о невозможных победах над невероятными красотками. Но Даша не была похожа на «классную телку с во-от такими…», кто знает, проявит ли она такую же готовность и энтузиазм? И пока он решался только греть ее вечно замерзающие руки своим дыханием, прикасаясь губами к полупрозрачным пальчикам, а она, играючи, порой щекотала ему лицо пушистым кончиком своей косы.

На день рождения он купил Даше маленький подарок – белые пуховые варежки. Денег пришлось попросить у отца, ведь свои карманные он получил две недели назад и успел промотать их на кино и на кофе с пирожными. Сережа опасался докучных вопросов, быть может, насмешек, но отец был чем-то озабочен и на просьбу сына ответил:

– Возьми в кармане пальто сколько нужно.

По дороге в школу Сережа купил варежки у старухи, закутанной в огромную пуховую шаль, похожей на бурую медведицу. До вечера они лежали в его рюкзаке, прижавшись друг к другу, как испуганные крольчата.

День рождения Даши они отмечали вдвоем, в своей любимой кофейне, и все было так хорошо, так вкусно пахло кофе, ванилью и корицей, так чудесно улыбалась она, что Сережа забыл о своем подарке и вспомнил только возле ее дома, к которому она наконец-то разрешила себя проводить.

– Это тебе. Они будут греть тебе руки, если вдруг замерзнут, а меня рядом нет.

– Какие красивые! – ахнула Даша.

– Ты теперь как Снегурочка, – сказал Сережа, любуясь ею.

– Правда? Может быть, как Снежная королева?

– Нет. Смотри: на Снегурочке красная шубка с белой опушкой…

– Это не шуба, а пуховик.

– Все равно. Белые валенки…

– Это сапожки!

– Не играет роли. Белая пушистая шапочка и белые рукавички. И коса у тебя, как у Снегурочки…

– Как у Снегурочки, – повторила Даша задумчиво, и глаза у нее вдруг стали неподвижные, словно стеклянные.

Сережа даже испугался:

– Ты что? Что с тобой?

Она заморгала.

– У тебя бывает такое чувство, что ты уже когда-то это видел? И снег шел точно так же, и кто-то сказал то же самое?

– Это называется дежавю. По-французски – «уже было», – блеснул почерпнутыми у родительницы познаниями Сергей.

– Да-да… Наверное. Но неужели ты этого не видишь, не чувствуешь?

– Что-то есть, – неуверенно ответил Сережа, но сам видел только ее веселые глаза, раскрасневшиеся щечки, нежный рот и чувствовал только желание и страх. И все же осмелился, качнулся вперед, ткнулся сухими губами в ее ухо, почувствовав холодок жемчужной сережки, ткнулся в щеку, наконец нашел губы и замер, припав к ним, а она обхватила его за шею – как смешно щекотятся эти пуховые варежки!

А когда он очнулся, Даша была уже далеко, стояла у подъезда, махала ему оттуда рукавичкой. Грохнула железная дверь – она ушла. Как хорошо, как странно!

– Мамуль, я пришла! У-у, вкусно пахнет! Кофе намолола?

Мать показалась на пороге кухни. Она куталась в вязаную шаль, глаза у нее подозрительно блестели, макияж слегка поплыл. И одета она странно – сверху праздничная блузка, снизу спортивные штаны – словно начала было наряжаться, да отвлеклась на что-то.

– Ты где шаталась?

– Гуляла, – удивилась Даша. – Я же тебе говорила, что после школы пойду гулять. В кафе пойду. Или не говорила?

– Говорила, – кивнула мать. – Говорила, что пойдешь с девчонками отмечать свой день рождения.

– Ну да.

– А это кто был?

– Где?

– Дарья, не придуривайся! С кем ты целовалась у подъезда?

– Ну уж и целовалась! Мам, давай пить чай, а? У меня ведь сегодня день рождения! С чего ты завелась-то?

– Хорошо, – неожиданно согласилась мать. – Мой руки и давай за стол. Потом поговорим.

Галина вернулась в кухню, взяла с подоконника блюдо с тортом, достала нож. Торт нужно было разрезать, хотя и жаль резать такую красоту – под слоем прозрачного желе из ломтиков фруктов выложен букет цветов, особенно удались мандариновые розы. Торт доставили из хорошей кондитерской, сама Галина давно не готовит, ей некогда, да и потом, они обе, и мать и дочь, склонны к полноте, приходится придерживаться диеты. Как руки дрожат! Но почему, почему это случилось, почему Дашка встретила именно этого мальчишку, мало ли их в Верхневолжске, что за бразильские страсти? Так все было хорошо, ясно, понятно, и вот теперь прочные основы жизнеустройства поколебались, старая и привычная ложь, скрытая, казалось, навеки, грозила выбраться наружу, на поверхности уже видны были ее уродливые уши… Не позволить, строго запретить, наказать, да как ее накажешь, такую упрямую, такую любимую и… Непредсказуемую? Галина знала свою дочь – она могла быть как сталь, она могла быть как шелк, ей не откажешь в силе воле.

«Вся в меня. И многого добьется, если будет слушаться мать, далеко пойдет», – подумала Галина.

Из комнаты Даши послышался писк, и вслед за этим – восторженные причитания. Нашла подарок.

– Ой, мамулечка, какой телефончик! Спасибо-спасибо-спасибо! Дай поцелую!

– Это тебе Вадим Борисович передал, – отвернувшись к окну, ответила мать. – От меня будет тебе на новые сапожки. Садись к столу.

Дочь забавлялась телефоном, как дитя малое погремушкой. Право, жаль ее отвлекать. Но Галина и так уже затянула с этим делом.

– Даш!

– Чего, мам?

– Как зовут этого мальчика?

– Мам, ну…

– Не кобенься.

– Сережа его зовут.

– Так, – кивнула мать.

Все же странная она сегодня, ей-богу!

– А фамилию ты его знаешь?

– Знаю, конечно. Акатов.

– А… Даша, оторвись от телефона и посмотри на меня. А у Вадима Борисовича, который тебе этот самый телефон подарил, как фамилия?

– Акатов… Ой. – Бровки поползли вверх, губы сложились трубочкой, но улыбки не получилось. – Они что, однофамильцы? Или?..

– Или, Дарья, или. Это его сын.

– Ничего себе. Мам, я прям даже не знаю, что сказать…

В наступившей тишине тоненько запел закипающий чайник. Галина встала, выключила газ, покосилась на дочь. Хлопает глазами, бровки домиком, губы дрожат. Бедная, бедная девочка! Но это необходимо, это для ее же блага.

– Он мой отец?

– Дарья!

– А что такого? Я имею право знать!

– Замнем эту тему.

– Но почему?

– Сама подумай, своей головой.

И она подумала.

Что она знала о том, кого всю свою короткую, шестнадцатилетнюю жизнь звала по имени-отчеству? Он был, сколько она помнила, маминым начальником. В детстве он казался ей похожим на медведя из сказки – большой такой, угрюмый, должен бы вызывать страх, но вызывает отчего-то жалость. Он сутулился, словно под тяжестью невидимой ноши, и часто оглядывался, тоже по-звериному, по-медвежьи. Опасался, что ли, что кто-то скажет из-за спины тоненьким, въедливым голосочком: «Высоко сижу, далеко гляжу, не садись на пенек, не ешь пирожок!» Еще он был вроде Деда Мороза – всегда дарил подарки, и на день рождения, и на Новый год. Даша знала, что Акатов помог ее матери с жильем, – а проще говоря, поселил ее в эту квартиру, когда она только приехала в Верхневолжск учиться, поддерживал ее, как мог, и потом, когда она выучилась, взял ее на работу в свою фирму, где мать теперь занимает должность финансового директора. Зарабатывает она неплохо, давно выкупила у Акатова эту уютную квартирку, отгрохала в ней знатный ремонт, теперь бывший хозяин приезжает в гости, они подолгу чаевничают с матерью, обсуждают свои «рабочие моменты».