Лана Синявская - Последняя ночь колдуна Страница 29

– Правда, милая. Я твой родной дед. Ты, Глашенька, кровь от моей крови. А что до твоих снов, то тебе не надо пугаться этого. Ты не серчай! Это я в твой дом бестелесным духом наведывался. Тебя на ночь благословлял, молился за тебя, за твою маму и бабушку.

Старик говорил спокойным голосом дикие вещи. Как это являлся бестелесным духом? Что за бред? Или это и в самом деле бред? Старческий?

Старик усмехнулся в усы, словно прочитал ее мысли.

«Не больно-то он похож на умирающего», – подумала Глаша.

– Не бойся, я не выжил из ума и тебе говорю чистую правду. Хочешь, опишу тебе твою квартиру?

Он и в самом деле принялся перечислять, где что стояло в доме Глаши, какие у нее на окнах шторы, а на полу ковры.

– Ну, теперь поверила? – хитро усмехнулся Федор Поликарпович.

– В это трудно поверить…

– Все просто, деточка. Или сама не догадалась? – Он посмотрел на нее пристально. Глаша отвела глаза. – Догадалась! Вижу!

– Этого не может быть. Я в колдунов не верю, – ответила Глаша твердо.

– Как же не верить, если вот он я? – Старик окончательно развеселился. – Только колдун слово грубое. Ведун я. Людей лечил смолоду. Скотину.

– То есть без волшебства?

– Ну, я же не Гарри Поттер, – проявил старик неожиданную осведомленность. – Хотя и я кое-что умею, не без этого.

Он помолчал немного, как будто не решаясь продолжить.

– Я, Глашенька, завтра умру, – проговорил он со вздохом, – ты не пугайся и ни о чем не беспокойся. Все для меня будет сделано, что положено, и это не твоя забота…

Девушка взглянула на него с сомнением:

– Как это «завтра умру»?

– Срок пришел. Потому и искал тебя с таким старанием. Я ведь до вчерашнего дня и не знал, как ты выглядишь.

– Вы хотели сказать, до сегодняшнего? – осторожно поправила Глаша.

Старик снисходительно улыбнулся.

– Я в дом твой входил, у постели сидел, защищал тебя, как получалось, но ни адрес, ни лицо мне знать было не дано. Только вчера Катерина надо мной сжалилась…

– Бабушка?!

– Она. Тебе – бабушка, а мне – единственная любимая. Катенька.

– Почему вы расстались?

В его глазах она увидела столько муки, что у нее сжалось сердце. Она пожалела, что задала этот вопрос, но старик все же ответил:

– А ты помнишь, какое время было? Кто ж с колдуном свою жизнь связать рискнул бы? Она уж убивалась, плакала, все отговорить меня пыталась. Да как я мог? Кто людям-то поможет, если не я? Кто бы им надежду вернул, когда все глаза от горя выплаканы…

Старик снова замолчал, и Глаша увидела, что он плачет. По морщинистым щекам текли слезы, но не мутные стариковские, а чистые, как утренняя роса. Повинуясь порыву, девушка поднялась, склонилась над постелью и бережно вытерла мокрые дорожки со щек старика.

– Баба Катя так никогда и не вышла замуж, – сказала она тихо.

Старик кивнул:

– Я знаю. Я не держу на нее зла. Мы были предназначены друг для друга, но она ушла и ничего не сказала о ребенке, о нашей дочери, твоей маме. На прощание она выкрикнула, что я никогда никого из вас не увижу, сколько бы ни искал. Ее проклятие сбылось.

– Баба Катя тоже была колдуньей? – ужаснулась Глаша.

– Нет. Но иногда и простой человек, если его переполняют страсти, может наложить заклятие такой силы, что ни один колдун его не снимет.

– Это жестоко!

– Это жизнь. Я все равно оберегал вас и знал все, что с вами происходит. Иногда это получалось лучше, иногда хуже. Я ведь не бог.

– Значит, карьера моей матери, это…

– Это была моя ошибка. Я хотел, чтобы она была счастлива, чтобы сбылись все ее мечты. Но от судьбы, видно, не уйдешь.

– Моя мама была счастлива. До самого конца. – Глаша сама впервые поверила в это. Ее вера передалась старику. Глаза его посветлели.

– Ты, Глашенька, добрая девочка. Я в тебе не ошибся!

Он накрыл ее руку, лежавшую на постели, своей рукой. Рука была твердой и горячей.

Глаша вдруг испугалась. Что, если дедушка решит сейчас передать ей свой дар? Она читала, что колдуны так делают перед смертью. «Да нет, – попыталась она успокоить себя, – это сказки». Да и кто сказал, что старик умирает? Он сам? Ну и что? Просто приболел человек, возраст-то немаленький, вот и показалось. На умирающего он никак не похож, ну просто ни капельки.

– Своего ученья я тебе не передам, – старик снова с легкостью прочитал ее мысли. – Этого нельзя сделать против воли, не бойся! Да и грех это – взваливать на твои плечи такую ношу. У таких, как я, день равен ночи. Но наказ у меня к тебе есть.

Глаша широко раскрыла глаза, не зная еще, что от нее потребуется. Старик приподнялся на локте, причем сейчас было видно, что это простое движение далось ему с трудом, достал из-под подушки деревянный лакированный ящичек, узкий, сантиметров двадцать—двадцать пять в длину, и протянул его Глаше. Она взяла вещицу в руки и почувствовала, как от дерева идет тепло.

– Открой, – попросил старик.

Глаша повиновалась. Внутри на полуистлевшей шелковой подкладке лежал свернутый в трубочку лист пожелтевшей бумаги, такой старой, что края уже крошились от времени.

– Это лист из книги Жизни и Смерти, – пояснил Федор Поликарпович, не дожидаясь ее вопроса. – Это святое и всесильное оружие, ему не одна сотня лет. Я должен был передать этот лист только своему преемнику, но его у меня нет. В чужих руках это оружие может стать смертоносным, и допустить этого нельзя.

Глаша с сомнением разглядывала пожелтевший листок. Он выглядел таким хрупким. Ну какое оружие, в самом деле? Тем не менее она постаралась ничем не выдать свой скептицизм из уважения к своему дедушке.

– Обещай мне, что исполнишь мою волю! – потребовал дед торжественно.

– Ну, конечно!

– Хорошо. Я тебе верю. Ты моя кровь. Во-первых, не читай свиток, как бы тебя ни разбирало любопытство. Во-вторых, когда я умру, положи шкатулку мне в гроб, обязательно в головах. И третье – сделать это нужно так, чтобы никто не видел. Запомнила?

– Конечно, Федор Поликарпович! – кивнула Глаша беспечно. Ей не верилось, что этот крепкий старик может умереть, а значит, и делать ничего не придется.

Она протянула шкатулку, чтобы вернуть, но старик отвел ее руку.

– Сохрани у себя. Только спрячь. Ждать осталось недолго.

Взгляды их встретились, и она увидела в глазах деда тревогу.

– Боюсь я за тебя, Глашенька. Тяжко тебе будет без моей помощи.

– А вы больше не будете мне помогать?

– Пока не минет сорок дней, я не вправе.

– Какие сорок дней?.. – начала Глаша и осеклась. Глаза ее погрустнели.

– Ничего, не печалься. Мне не страшно умирать. – Дед ободряюще улыбнулся, и Глаша вдруг удивилась, как она прожила жизнь без этого мудрого человека с большим сердцем. За удивлением пришла жалость. Ей было жаль себя, деда, бабу Катю… Она почувствовала, как в глазах защипало, по щекам сами собой полились слезы.