Юрий Ищенко - Одинокий колдун Страница 29

Но он не упал. Приземлился на обе ноги (отчего хрустнули в ступнях кости, отдачей боль ударила по ногам до бедер) и снова побежал, как хромая запуганная кляча, шарахаясь от фонарей и теней редких прохожих. И за клячей на оставленных в мерзлых сугробах вмятинах стыли бисеринки крови...

А ведь Света не могла не последовать за ними. Фея с утра пришла в таком блаженном виде, так потягивалась и жмурилась, что любой девчонке стало бы ясно, насколько хороша была ночка. Еще и сболтнула им с администраторшей, с видом холеной сытой кошки (медленно распахивая и прикрывая глазища), — что если и есть в городе лучший ебарь, так это он, Егорушка, и такого никому никогда не испытать, а она, видите ли, испытала и будет крепко держать блаженного новгородца в кулаке. Сама Света провела ночь с Петуховым, пьяным, хмурым, бессильным в постели. Петухов давно спивался, в последнее время пристрастился колоться, поэтому их сожительство было почти номинальным. И Свете, конечно, стало обидно и завидно. Что-то в ней возмутилось, распалилось, она решила сразу, без обиняков: отобью!

Она признавала, что Фелиция крута и сильна. Но себя считала похитрее и половчее. Ведь с Петуховым Фея тоже первой переспала, когда тот только объявился в Корабелке, — да не с Феей живет Петухов, и не Фее доверил лучшую роль Офелии. С Егором может случиться то же самое. Еще и Петухов ночью сказал ей, что если Егор с пути не свернет, то лет через пять станет звездой всесоюзного масштаба! И он, Петухов, собирается вместе с Егором, в одной связке, рвануть наверх.

— Смоктуновский раньше мог такое же на сцене вытворять, а теперь никто не может. Это уже не перевоплощение по Станиславскому, не реалистические добротные портреты, а какие-то мистические штучки, метафизика лица и тела, — задумчиво поделился с подружкой мэтр.

Она слушала, смотрела на своего старого и больного любовника, с лицом обрюзгшего мальчика, и думала, что опять промахнулась. Лет пять назад нашла себе «гения-живописца», чего только с ним не вытерпела, а он один уехал за бугор. Даже письма, не то что вызова или посылки, не дождалась, утешаться можно было одним — там его действительно признали за дарование, выставки и вернисажи шли чередой. А Света нашла для себя Петухова, разузнав, что и он ходит в непризнанных гениях. Кто-то сказал ей, что во время стажировки в БДТ Петухов помог своими ценными наблюдениями Товстоногову при постановке «Истории лошади». Да вот слаб здоровьем Петюньчик Петухов, загнется от героина раньше, чем куда-либо пробьется.

Те ужасы, которые вытворяли нынче на сцене Фелиция и особенно Егор, ее впечатляли, но не пугали. Она себя актрисой не считала, ходила в труппу ради развлечения (ну и Петухов под присмотром пребывал). Но в Егора Света поверила накрепко. Успела в туалете, получив трепку от Фелиции, обмыться ледяной водой из-под крана, вылила на пухленькие грудки и бедра полфлакона французских духов, стянула и спрятала несвежие трусики.

Холодно и боязно ей стало, когда брела, таясь за оградами и в подъездах, вслед Егору с Фелицией. Страшно было, когда в трамвае засветилась. Но у моста Поцелуев было так страшно, как никогда в жизни. Она видела, догадывалась, что этой ночью затевается нечто совсем необычное. Парочка брела себе в пустынном, огороженном чьей-то волей пространстве, а вокруг кружили, выныривали, сходились и шушукались какие-то старушки, девки, скособоченные и испитые мужики со звериными и рыбьими харями, и всех их интересовали двое влюбленных.

А потом вспыхнула эта драка на мосту. Она сперва была далеко, подползла, когда Егор уже перемахнул через мост и исчез, топча шпалы коваными башмаками; Фелиция лежала на снегу, плача и визжа. Прямо перед Светой вынырнули из темного дворика две девицы. Одна, молоденькая и щупленькая, на вид не больше пятнадцати лет (Фея лежала под светившим фонарем, и Свете удалось все разглядеть в деталях), подошла к Фее и помогла ей встать, почти насильно на ноги поставила. А затем размахнулась снизу и как залепила ей пощечину, еще сильнее, чем Егор перед этим стукнул. Фелиция отлетела, но удержалась на ногах. Малявка опять подошла, схватила ее за руку и потащила куда-то обратно, в сторону Мариинки. Самой Свете пришлось сложиться вдвое за низенькой оградкой на входе во дворик. И Фелиция шла покорно, немая и испуганная! Будто малявка имела над ней непонятную магическую власть. И это еще не все: на мосту осталась вторая, долговязая девка, с кожаным рюкзачком за плечами и гитарой в чехле на боку. Она помогла встать старухе, как-то нежно, отечески погладила, поправила у той платок и волосы и пошла сама за Егором по трамвайным путям. У Светы не хватило духу тоже отправиться туда, где исчезли в черном мраке над каналом Егор и длинная девка. Оказалось, напрасно она затратила половину ночи, французские духи и новые трусики, потому что пошла прочь несолоно хлебавши, отчаянно боясь и дрожа от холода. Ей нужно было идти пешком через полгорода на квартиру Петухова.

Вероятно, он давным-давно, или всегда, знал, много лет помнил, куда должен попасть на Васильевском острове. Во всяком случае, ни разу не задумался, не остановился, чтобы оглядеться. Шел по набережной, мимо полуразрушенного особняка с дорическими колоннами, в котором ютилась островная милиция; мимо пристаней с баржами и лесогрузами. Затихал ветер, посверкивали остатками сметенного инея деревья, марширующие двумя шеренгами по аллее. Он издалека увидел и узнал церковь. Эта церковь стояла, как и раньше, в двух кварталах от его родного двора. В его детстве она была без куполов, а теперь уже виднелись серые палочки крестов над рыжими сотами строительных лесов.

Он пришел к церкви на набережной Шмидта. Обошел ее с двух сторон: на всех дверях висели тяжелые навесные замки. Вошел, перепрыгнув через низкий забор, в церковный дворик, побродил среди ящиков и строительных механизмов, куч песка и глины, пробрался к дверце, ведущей в подвал. В крохотном оконце блистали блики света.

Он постучал в дверцу, сшитую из толстых дубовых досок, скрепленных широкими железными рейками.

Грохнул засов, дверь со скрежетом проехала по каменному крыльцу, на пороге появился поп. В суконном выцветшем пиджаке, под который для утепления надел засаленную плотную жилетку, в пузырящихся, с прорехами, штанах. Мельком оглядел взъерошенного, усталого Егора.

— Ну что, приполз? Давно ждал тебя, Егор, — приветствовал его поп, посторонился, приглашая войти.

Судя по всему, здесь поп и жил: среди ящиков, тюков, деревянной рухляди, с маленькой буржуйкой в крохотном закутке, от которой едва тянуло теплом, хоть бока печки накалились до малинового отсвета. В углу потолка теплилась лампадка с крохотной иконкой, ниже висело старинное грубое распятие. Егор чувствовал себя очень неловко, озирался, будто так и не понял, где и зачем он оказался.