Даниэль Клугер - Летающая В Темных Покоях, Приходящая В Ночи Страница 29

— Ну-ну-ну! — Эстер покачала головой. — Кто же мог его столкнуть, ежели там никого не было? Бедняга мог оступиться. Голова закружилась от высоты, мало ли…

— Когда я стоял над ним, я слышал отвратительный звук — будто кто-то под крышей смеялся.

Борух вспомнил, как ему тоже слышались в доме Пинскера какие-то зловещие звуки.

— Чепуха все это, — сердито заметила Эстер. — Там же крыша как решето. Вот и завывает в дырах ветер. А вам невесть что мерещится…

Не слушая ее, Гиршфельд опять уткнулся лицом в ладони и принялся раскачиваться.

— Боже мой, сосед, Боже мой… Понимаете, — он отнял руки, — понимаете, я вдруг почувствовал, что в доме кто-то появился. Вы можете мне не верить, но я говорю правду!.. Сначала он только следил. Куда бы я ни пошел, чем бы ни занимался, за мной следили чьи-то глаза. Очень недобрые глаза, реб Борух, очень недобрые. Всякий раз, как только я чувствовал этот страшный взгляд, я цепенел. Меня охватывал такой ужас, что я… я готов был умереть от страха…

— Да… — бесцветным голосом сказал меламед. — Это правда. Я тоже… — Он вспомнил, как бродил по пустому дому в день смерти Пинскера. — Я помню, реб Алтер…

— Замолчи! — прикрикнула мать. — Что — ты тоже? Что ты помнишь?! Ты был болен, у тебя был жар! Тебе тогда что угодно могло померещиться.

Алтер Гиршфельд не обратил внимания на ее слова. Он о чем-то мучительно думал, словно потеряв нить повествования.

— Что было потом… Потом… — пробормотал он. — Понимаете, реб Борух, я начал видеть кошмарные сны. Мне снился Пинскер, покойный хозяин дома. Но не живой, а уже мертвый. Только глаза его жили, и эти глаза… Я чувствовал, что именно эти глаза — его глаза — за мною следят. Знаете, я ведь уже пять лет живу один, с тех пор как жену похоронил… Это очень страшно, реб Борух, очень страшно.

— Да… — выдавил меламед. — Это было очень страшно… Я знаю…

— Ну, хватит! Шли бы вы спать, сосед, — сухо сказала Эстер. — Понятное дело, переволновались. И парня жалко, совсем молодой. Ступайте, отдохните. И нам дайте отдохнуть. Утром придете, помяните мое слово — сами посмеетесь.

Гиршфельда вновь начала бить крупная дрожь. Он словно в ознобе потер широкие ладони. Худое лицо его, обрамленное жесткой черной бородой, в неровном свете масляного светильника казалось восковым.

— Какой там сон, Эстер, — забормотал он, — какой там смех, я же знаю — там кто-то есть, есть там кто-то… Кто-то прячется в этом проклятом доме, прячется, а я… — Он словно во сне потянулся к графину с водкой, задел рукавом пустой стакан. Стакан разбился.

Гиршфельд вскочил. От его резкого движения пламя задергалось. По стенам разбежались качающиеся тени. Широко раскрытыми глазами Алтер посмотрел по сторонам.

— Они, сосед, они… — Он вцепился в плечо меламеда. — За мной пришли… Не отдавайте меня, они меня убьют…

Тут терпение Эстер иссякло.

— Как вам не стыдно, реб Алтер! — в сердцах сказала она. — Что это вы, будто ребенок. Теней испугались.

Гиршфельд настороженно перевел взгляд с успокоившихся теней на свечу. Уперся руками в стол, помотал головой, словно отгоняя наваждение.

— Да, верно… — В голосе его слышалось теперь некоторое смущение. — Правда… Понимаете, там тоже были тени… — Он тяжело вздохнул, провел рукой по лицу. — Не надо было Пинхасу покупать этот дом. У него другой хозяин, понимаете? Другой. — Это слово Алтер произнес с нажимом. И повторил еле слышно: — Другой хозяин…

Меламед теперь прекрасно понимал, что дело было не в болезни. И уже преодоленный, казалось, страх вновь зашевелился в его душе.

Алтер сказал:

— Извините, реб Борух, что вот так ворвался к вам среди ночи, я себя не помнил от страха… Мне показалось, что кто-то бродит под окнами. Выглянул — никого. Только шаги, шаги… — Он замолчал, потом добавил — другим тоном: — А сейчас вот с вами поговорил — и как-то легче. Извините, я пойду.

— Оставайтесь, Алтер, — сказал вдруг Борух, не обращая внимания на сердито поджатые губы матери. — У нас, конечно, тесновато. Но мы найдем, где вас уложить.

— Нет, что вы. — Алтер болезненно улыбнулся. — Я пойду. Завтра скажу Пинхасу. Спокойной ночи. — Он быстро направился к двери, словно боялся, что его остановят.

Борух посмотрел на мать. В ее глазах он увидел тщательно скрываемую тревогу. Меламед подошел к окну, выглянул наружу.

Ночь стояла лунная, ее ровный серебристый свет хорошо освещал дорогу. Борух некоторое время молча смотрел, как Алтер Гиршфельд неуверенной походкой шел по улице.

— Надо было оставить его до утра, — сказал он, все еще глядя в окно. — У меня такое чувство… — Он замолчал. Когда Борух снова заговорил, голос его чуть подрагивал.

— Как может человек отбрасывать две тени?.. — Он повернулся к матери. — Мама, подойди.

— Что ты еще выдумал? Какие две тени? — настороженно спросила Эстер, тоже наклоняясь к окну.

— Видишь, луна яркая, видишь? — произнес меламед странным голосом.

— Ну, вижу, ну и что?

— А вон столяр идет. По Бондарному, видишь? — снова спросил меламед.

— Вижу.

— Так от него падают две тени, — сказал Борух и зябко передернул плечами. — Но луна-то в небе одна! И другого света нет. Видишь?

— Ничего не вижу, — сдержанно ответила Эстер. — Тебе показалось.

Борух бросил последний взгляд в окно. Гиршфельд уже скрылся за ближайшими домами. Меламед покачал головой. Возможно, мать была права. Ему просто показалось.

Миновало еще несколько дней. Очередное утро принесло Боруху Бердичевскому два неприятных известия. Первым из них было сообщение о внезапной кончине столяра Алтера Гиршфельда.

Мендель Хайкин, привозивший вместе с утренним молоком все местечковые слухи, рассказал, что Алтер вчера вечером поздно задержался на работе. Утром его нашли лежащим у раскладной лестницы со свернутой шеей.

— Видно, полез потолок чинить, — сказал молочник. — Да и упал. Может, оступился, может, лестница сдвинулась, а он не удержался. Знаете, как бывает…

Что же до второго известия, то оно подействовало на меламеда куда сильнее, нежели первое, хотя не содержало ничего таинственного и тем более страшного. Просто все тот же Мендель рассказал, будто бы мясник Пинхас Коган собирается просватать Рейзел за своего сына Ицика, ровесника Бердичевского.

— Пинхас Коган? — переспросил меламед, мгновенно забыв о прочем. — Который выкупил у общины дом Пинскера?

— Он самый. Только, похоже, уже сам не рад. После того как Алтер сломал там шею, никто что-то не хочет там работать. А без ремонта его не сдашь — очень уж ветхий…

— И что? — спросил меламед нарочито безразличным тоном. — Он уже засылал сваху?