Вера Желиховская - Майя (фантастическая повесть) Страница 29

Этот балкон был меблирован, как гостиная. У большого стола стояли кресла, и одно особенно спокойное, в котором хозяйка дома по утрам читала газеты и журналы. Ее потянуло в нем спокойно растянуться, но не хотелось глаз отвести от сиявшей пред ней панорамы, наводившей на нее небывалое очарование. Она решительно себя не узнавала в этот вечер, в эту белую ночь. Сердце ее тоскливо билось, ее смущала боязнь, а вместе с тем, какая-то нежащая истома овладевала ею; что-то сладко замирало в груди, захватывало дыхание чувством неопределенной радости. Словно в ней отходило и таяло сердце предчувствием неведомого блага.

Не спуская глаз с горизонта, где в вечном, неумолчном движении переливалось море безбрежной пеленой, Софья Павловна бессознательно пятилась, отступая вглубь балкона, пока не наткнулась на свое кресло и не упала в него, обессиленная охватившей ее сонливостью. Она не могла бороться с одолевавшей ее дремотой… Последним сознательным движением мысли ее было:

«Что это со мною еще? Я будто под влиянием магнетизма?.. Я засыпаю, положительно…»

А последним чувством в ней болезненно сжалось сердце от страха: зачем ему понадобился ее сон? Но в ту же секунду страх отошел от нее, будто кто снял его рукою с ее трепещущего сердца и заменил его чувством блаженного спокойствия. Она явственно услышала незнакомый ей голос, который говорил:

— Не бойся! Не на мучение, а на спасение призывают тебя… Иди!.. Очистись в горнем эфире, куда не достигает злоба людская.

Чувство глубокого мира вселилось в нее, и ей показалось, что она проснулась освеженная, бодрая. Кровь горячо струилась по жилам ее; все ее способности оживились и обострились до такой тонкости ощущений и понимания, какого никогда она еще не испытывала, и она встала, пораженная величественной красой, ее окружавшей.

— Что это?.. Где я очутилась?.. Что все это значит? — невольно закричала она.

Она стояла на недосягаемых, по-видимому, ничему живущему заоблачных высотах. Девственный снег был под ногами ее; девственные ледяные вершины ее окружали отовсюду, сверкая, как алмазы и опалы; но она всех их превышала, вокруг нее струился лишь светозарный воздух. Громадный, ничем не ограниченный горизонт правильным кругом исчезал за небосклоном; бесконечно величественные пейзажи, — скалы и горы, долины и ущелья, леса и поля, реки, моря и озера, — расстилались безбрежным ковром в однообразии бесконечного разнообразия.

— Как хорошо!.. Какое великолепие!.. — невольно повторяла Орнаева, оглядываясь в недоумении, дивясь, что ей среди этих льдов и снега нисколько не холодно. — Но… как я здесь?.. Зачем я здесь?

И она оглядывала все вокруг себя в восторженном ожидании, что будет дальше.

И вот над нею снова раздался голос. Бесстрастный, ровный, повелительный, он говорил:

— С высот своих заоблачных жилищ, куда ушли они от мирской суеты, от нечистых и порочных испарений греховного человечества, носители света, Божией любви и премудрости неустанно следят за меньшими братьями, — за страждущими, колеблющимися и погибающими. Им видны пороки, но видно и раскаяние… Малейший проблеск света любви в грешной душе возжигает их чистые души желанием протянуть кающемуся руку помощи, совлечь его с гибельной стези самоуничтожения… Грех нераскаянный — есть самоуничтожение духа!.. Человеку, одухотворенному искрой предвечного Божества, дана свобода выбора: воспламенить эту священную искру в пламя неугасимое во веки веков или утушить ее похотями плоти. Вечность дается лишь стремлением духа к самоусовершенствованию; или же великодушным порывом «душу свою положить за други своя»… Первый проблеск в душе любви к ближнему есть и первая ступень к самоусовершенствованию; безграничное милосердие, даже до забвения себя, до самопожертвования — подвиг и заслуга великие, далее коих дух, облеченный греховной и страждущей плотью, идти не может… Вникни в себя и реши: желаешь ли ты искупления прошлых злодеяний? Желаешь ли стяжать спасение кратковременным страданием, — жизнь свою положив за ближнего? Или предпочитаешь продолжать еще тянуть некоторое время земное существование под гнетом злой воли, овладевшей тобою?

Голос умолк.

Призванная произнесть приговор над самой собою, Орнаева поникла головой. В ней возник вопрос, которого высказать она не смела: что же ей предстоит в обоих случаях?.. Но едва вопрос этот мелькнул в глубине ее сознания, она в один миг сама сознала и ответы на него. То блаженное ощущение мира и покоя, тот благой свет познания высшей премудрости в союзе общего благоволения, вдруг осенившие ее, были слишком сильны для телесной ее оболочки: они ослепили и одурманили ее неземным восторгом… Но вслед за тем она в одно мгновение пережила будто годы страданий нравственных и физических! Она увидала себя измученной, угнетенной злым гнетом черного произвола. Почувствовала себя изнывающей в сознании собственной преступности, но изнывающей без раскаяния, а лишь в мучительной истоме страха возмездия за злобные свои деяния…

Ужас объял ее и вне себя она воскликнула:

— Хочу искупления! Ненавижу свои прошедшие заблуждения!.. Готова на все муки телесные ради спасения моего вечного духа!.. О! Вы, которые так сильны любовью к ближним, что увидали мое раскаяние, — дайте мне и возможность доказать его, спасти свою грешную душу!

И в ответ она услыхала не один уж строгий, бестрастный голос, а целый хор, торжественно-радостно ей отвечавший:

— Благо тебе! Не мы дадим тебе возможность обновить свой дух в горниле страданий, а сама ты найдешь ее, не убоявшись самопожертвования, когда ему пробьет час! Благо тебе, избравшей путь спасения, если не отступишь в минуту испытания… Отныне да будет мир и покой в душе твоей, устремившейся от мрака к свету!..

Сладостные голоса замирали вдали… Софье Павловне казалось, что ее влечет с этих светлых высот вниз, вдаль, в темноту… Она стремилась всей своей волей остановиться, не покидать так скоро светлых, чистых, заоблачных сфер, — но была бессильна, как лист, уносимый ветром…

Мрак полного забвения обуял ее. Она не знала, долго ль оно продолжалось; не знала, сколько времени длился весь сон ее, — ей казалось, что очень долго, но когда она открыла глаза, луна стояла на том же месте, над туманным пейзажем, а на востоке небо ничуть не заалелось больше, чем прежде… Она подумала:

«Какой странный и чудный сон! Как это я так крепко заснула?.. Зачем не легла вовремя спать?.. Заснуть на балконе, рискуя простудиться… Что за диво?»

Но ее не поразила та странность, что память о ее боязни, о силе над ней Велиара — исчезла! Мало того, ушло самое воспоминание о нем и о многих связанных с ним, жестоко мучивших ее поступках ее и фактах… Она спокойно вошла в свою спальню, быстро разделась, потушила свечу и заснула мирно, без всяких дум и размышлений.