Джон Конноли - Книга потерянных вещей Страница 3

Истории в книгах не сравнятся с газетными историями, говорила мама Дэвида. Истории из газет — как только что пойманная рыба, достойная внимания лишь до тех пор, пока она остается свежей, то есть совсем недолго. Они похожи на уличных мальчишек, вразнос торгующих вечерними выпусками, шумных и назойливых. А настоящие, правильно выдуманные истории напоминают строгих, но всегда готовых помочь библиотекарей в богатой библиотеке. Истории из газет иллюзорны, как дым, и долговечны, как мухи-однодневки. Они не пускают корней, а стелются по земле, подобно сорной траве, и воруют солнечный свет у более достойных рассказов. Мысли отца Дэвида всегда были заполнены визгливыми соперничающими голосами, умолкавшими лишь тогда, когда он переставал уделять им внимание, но их гам тут же сменялся новым. Все это мама с улыбкой шептала Дэвиду, пока отец хмуро кусал свою трубку. Он понимал, что мама и Дэвид говорят о нем, но не желал доставлять им удовольствие и показывать, что они раздражают его.

Вот почему именно Дэвиду пришлось хранить мамины книги, и он добавил их к тем, что были куплены для него. Среди его книг были истории о рыцарях и воинах, о драконах и морских чудовищах, народные и волшебные сказки. Именно такие книги мама Дэвида сама любила в детстве. Он читал их маме, когда болезнь постепенно овладевала ею, ослабив голос до шепота и сделав дыхание тяжким, как скрежет старого наждака по гниющему дереву. Потом это усилие стало для нее чрезмерным, и она перестала дышать вовсе. После ее смерти Дэвид избегал старых сказок — слишком тесно они были связаны с мамой, чтобы радовать его. Но отречься от этих историй оказалось непросто, и они стали взывать к Дэвиду. Они словно разглядели в нем — во всяком случае, так ему показалось — нечто любопытное и благодатное. Он слышал, как они что-то рассказывают: сначала тихо, потом все громче и все увлекательнее.

Эти истории были очень стары — стары, как сами люди, и сохранились благодаря своей несомненной силе. Книги были прочитаны и отложены, а легенды надолго остались в памяти. Они были и побегом от реальности, и самой альтернативной реальностью. Они были так стары и так необычны, что, казалось, существовали независимо от страниц, с которых сошли. Однажды мама сказала Дэвиду, что мир старых легенд живет параллельно нашему, но иногда стена, их разделяющая, становится столь тонкой и хрупкой, что оба мира смешиваются.

Так было, когда начались неприятности.

Так было, когда стало совсем скверно.

Так было, когда Дэвиду стал являться Скрюченный Человек.

II

О РОЗЕ, ДОКТОРЕ МОБЕРЛИ И ВАЖНОСТИ ДЕТАЛЕЙ

Странное дело, но вскоре после смерти мамы Дэвид испытал чуть ли не облегчение. Другого слова не подберешь, и из-за этого он чувствовал себя очень виноватым. Мама ушла и никогда не вернется. Неважно, что священник в своей проповеди сказал, будто мама Дэвида теперь в лучшем, более счастливом месте и ее боль прошла. Он говорил Дэвиду, что мама всегда останется с ним, пусть даже он ее не видит, и это тоже не помогло. Невидимая мама не отправится с тобой летним вечером на долгую прогулку, по пути извлекая из неисчерпаемого запаса своих знаний о природе имена деревьев и цветов. Она не поможет тебе с уроками, и ты никогда не вдохнешь ее знакомый запах, когда она склоняется над тетрадью, чтобы исправить твои ошибки, или ломает голову над смыслом незнакомого стихотворения. Она не почитает с тобой в холодный воскресный день, когда в камине горит огонь, дождь бьет в оконные стекла и по крыше, а комната наполняется ароматами дыма и сдобы.

Но затем Дэвид напомнил себе, что в последние месяцы мама ничего такого делать уже не могла. Лекарства, которые давали ей доктора, сделали ее больной и слабой. Она была не способна сосредоточиться даже на простейшей задаче, а о долгих прогулках и речи идти не могло. Ближе к концу Дэвид порой сомневался, понимает ли она, кто он такой. У нее появился необычный запах: не дурной, но странный, как старая одежда, которую давным-давно не носили. Ночью она вскрикивала от боли, и отец Дэвида обнимал ее, пытаясь успокоить. Когда страдания делались невыносимыми, вызывали доктора. Она так ослабла, что уже не могла оставаться в своей комнате, и тогда «скорая помощь» увезла ее в больницу. Это была не совсем больница, потому что там никто не поправлялся и оттуда никто не возвращался домой. Тамошние пациенты просто становились все тише и тише, пока вместо них не оставались лишь тишина и пустые кровати, где они раньше лежали.

Больница была далеко от их дома, но отец ездил туда через день после работы, пообедав с Дэвидом. Не реже двух раз в неделю Дэвид садился вместе с ним в их старый восьмицилиндровый «форд», хотя едва успевал сделать уроки и съесть обед, а ни на что другое времени не оставалось. Отец тоже уставал, и Дэвид удивлялся, откуда у него берутся силы каждое утро вставать, готовить сыну завтрак и провожать его в школу, прежде чем отправиться на работу, а потом возвращаться домой, заваривать чай, помогать Дэвиду с уроками, что было непросто, навещать маму, снова возвращаться домой, целовать Дэвида перед сном и еще час читать газету, перед тем как отправиться в постель.

Как-то Дэвид проснулся среди ночи с пересохшим горлом и спустился вниз, чтобы налить себе воды. Он услышал храп, доносившийся из гостиной, заглянул туда и обнаружил отца, уснувшего в своем кресле с поникшей головой в окружении упавших листов газеты. Было три часа ночи. Дэвид не знал, что делать, но в конце концов разбудил отца, потому что вспомнил, как однажды в поезде сам заснул в неудобной позе, а потом у него несколько дней болела шея. Отец выглядел несколько удивленным и совсем не сердился из-за того, что его разбудили. Он вылез из кресла и поплелся наверх, в спальню. Дэвид не сомневался, что он не впервые так засыпает — полностью одетый и не в постели.

Так что, когда мама Дэвида умерла, это означало не только ее избавление от боли, но и конец долгим изнурительным поездкам в большое желтое здание, где люди постепенно сходили на нет, конец ночам в кресле, конец обедам на скорую руку. Вместо этого наступила тишина. Так бывает, когда часы уносят в ремонт: ты постепенно осознаешь их отсутствие, потому что не слышишь негромкого утешительного тиканья, и тебе его не хватает.

Прошло всего лишь несколько дней, и облегчение ушло. Тогда Дэвид ощутил вину за свое довольство тем, что не нужно больше делать всего, на что их обрекала болезнь мамы, и это чувство не покидало его долгие месяцы. Оно становилось все острее. Дэвиду уже хотелось, чтобы мама по-прежнему лежала в больнице. Будь она там, он мог бы каждый день навещать ее, даже если бы пришлось раньше вставать по утрам, чтобы закончить домашнее задание. Ему было невыносимо думать о жизни без нее.