Ирек Грин - Дневник дьявола Страница 3

— Что вы хотите?

— Снимите маски. — Они без колебаний сделали это. Я всматривался в лица убийц. Они были прекрасны. — И покажите, как вы трахаетесь…

Мир словно обезумел. За право на публикацию снимков предлагали бешеные деньги. Не выдержали даже «Тайм» и «Вашингтон пост». Разумеется, завистники твердили, что фотографии сфабрикованы. Фишман дважды подавал в суд и оба раза выигрывал. Личности людей на снимках подтвердили несколько анонимных офицеров ФБЗК [3] и полиции. Ко мне наведались двое. Хорошо, что мне не страшны кошмары (пока я только замечу, что он лжет, а дальнейшее содержание этой книги подтвердит мои слова). Я вышвырнул их за дверь. Ха-ха. Вот теперь у них начались проблемы. Два террориста, за которыми охотится весь мир. А с некоторых пор — и вожделеет. В течение следующих нескольких лет нас часто навещали говорившие с иностранным акцентом сотрудники различных спецслужб. Я всегда докладывал ему о таких визитах. Фишман шутил, что если мне когда-нибудь вскружит голову женщина — «ну, ты понимаешь, необыкновенная, словно фея из сказки» — разговаривающая без акцента, то я должен быть начеку: это может быть только «Моссад».

А вот фотография из Чили. Пиночет приходит к власти, хунта объявляет, что судьба страны находится в руках военных. После похорон Неруды террор усиливается, исчезают люди, солдаты Пиночета жестоки и беспощадны, они верят в своего капитана и в угрозу со стороны марксизма. Я нигде не нашел даже намека на то, каким образом Фишман мог попасть в окрестности концлагеря Писагуа. Солдафон протянул мне руку. Я отказался и без посторонней помощи вскочил в кузов грузовика. Опустился на лавку рядом с ним. Машина тронулась. Под моими ботинками виднелась чья-то голова. Сумку я положил на связанную женщину. Ступая по спинам людей, испытываешь интересные ощущения. Ты словно идешь по воде. Взглядом он спросил солдата в нацистском шлеме, можно ли его сфотографировать. Просьба подкреплялась купюрой. Тот согласился, при условии, что Фишман не будет снимать лежащих внизу заключенных, связанных словно скот. Глупец! В «рыбий глаз» [4] я видел не только его, но и дно кузова. Открытый, без брезентового тента, грузовик. Закругляющаяся линия горизонта. Надутый, словно индюк, охранник улыбается в объектив, стоя на поверженном человеке. На дне больше десятка тел, их руки связаны за спиной. Для создания такой композиции ему пришлось наступить на кого-то. В Германии самый большой резонанс вызвал шлем, стилизованный под каску солдата вермахта. Подумать только, из-за одного-единственного человека разгорелась бессмысленная общенациональная дискуссия о том, должны ли мы чувствовать себя виновными!

Мы встретились в его студии на окраине Берлина. Я решительно вошел и протянул ему руку. Чуть помедлив, он протянул мне свою. Мне показалось, что я прикоснулся к губке. Отвратительное ощущение. Я чуть не сломал его длинные тонкие пальцы. Мы пожали друг другу руки — в первый и последний раз. Он не выносил этого и держал остальных людей на почтительном расстоянии, поэтому даже те, кто видел его впервые, интуитивно воздерживались от рукопожатия. Я немного уступал ему в росте. Сутулый, неторопливый, он был старше меня от силы лет на десять, однако его лицо избороздили морщины, а в волосах мелькала седина. Две вещи в его облике особенно привлекали внимание. Первой бросалась в глаза татуировка вокруг рта. Контур губ, очерченный крошечными синими точками, делал его и без того красивое лицо чертовски привлекательным. (Одна из его любовниц в будущем позабавит меня замечанием: «У Адриана такое замысловатое лицо!») Еще одна загадочная особенность, которую вы, впрочем, могли и не заметить на десятках опубликованных после его смерти фотографий, — отсутствие кончика большого пальца на левой руке. Как ни странно, этот недостаток делал его облик человечнее. Потом я часто, украдкой, словно загипнотизированный, смотрел на его кисть.

— Вы будете моим секретарем.

Сколько раз впоследствии я слышал из его уст этот приказной тон! И никогда не мог воспротивиться. Однако в тот раз его самоуверенность вывела меня из себя.

— Мне казалось, что речь идет о должности ассистента фотографа. — Я старался, чтобы мой ответ прозвучал решительно.

— Вы будете моим секретарем, — устало повторил он. — Нужно содержать в порядке документацию. Организовывать натурные съемки. Бронировать места в отелях и билеты. Готовить справочные материалы об истории конфликтов. — Он говорил бесстрастно, на литературном немецком, так, словно в сотый раз читал Гёте. Его взгляд блуждал где-то поверх моей головы, а цвет глаз менялся от светло-голубого до зеленоватого. — Вас это не устраивает, — наконец подытожил он.

— Я думал, что это работа для фотографа.

— Вы пока еще не фотограф.

Мне хотелось развернуться и уйти. С другой стороны, так или иначе, я стоял перед Адрианом Фишманом, человеком, который имел право на прихоти. И перед фоторепортером, рядом с которым было легко пробиться наверх. «Пока не фотограф? Ну что ж, посмотрим!» Постепенно на смену обиде пришла злость на этого шута. Мое самолюбие было задето, потому что, как у каждого молодого человека, у меня было множество амбиций.

— Я согласен, — ответил я самым официальным тоном, на какой был способен.

— Прекрасно. Вот договор. — Он не сказал «проект договора»! — Пожалуйста, ознакомьтесь.

Жестом он велел мне сесть на голубом, как мне показалось четырехметровом, диване и вышел. Вернулся он сразу после того, как я закончил читать.

— У вас есть какие-то вопросы?

Боже милостивый, что за фарс!

— В договоре указано, — я положил бумагу рядом с собой, потому что у меня тряслись руки, а мне, разумеется, хотелось казаться бесстрастным, — что в мои обязанности входит вести переговоры с новостными агентствами и СМИ. Но я не специалист по маркетингу.

— Не важно. Они сами звонят мне всегда, когда что-то происходит, и буквально выстраиваются в очередь. Нужно только уметь торговаться. Подпишите, пожалуйста.

Я не фотограф! Моя успеваемость снизилась на третьем курсе. Во-первых, потому что я уже все знал, во-вторых, потому что влюбился. Барбара была американкой и изучала в Гейдельберге философию. После ее отъезда я страдал и тосковал. Когда она перестала отвечать на письма, у меня случился нервный срыв. Отец пытался мне помочь, но я не мог открыться ему. Я был не в силах сосредоточиться на чем-то, просто слонялся по городу и фотографировал осень. За несколько дней до гибели Фишман записал в дневнике: Когда-то мне на глаза попался такой снимок. Дерево, уже почти голое, ствол которого раздваивается примерно посередине. Две толстые ветви вновь соединяются высоко вверху, образуя крону. В развилке видно солнце и птичье гнездо. Понятия не имею, почему он мне запомнился. Не знаю даже, кто его сделал. Не знаешь? А ведь именно он был в той папке, которую я прислал тебе, вместе с автобиографией и резюме. Я его сделал, Адриан, я! Осенним вечером положил гнездо на дерево и сфотографировал. Я СОЗДАЛ тот образ, который ты помнил на протяжении двадцати лет.