Олеся Брютова - Городские легенды Страница 3

Так вот и получалось. А сейчас… Пустота какая-то в голове.

Наверное, она устала. Просто устала.

Заскребся ключ в замочной скважине – это Вадька пришел с работы.

– Вадь! У тебя какие планы на вечер?

– Да никаких пока, а что?

– Давай, сходим куда-нибудь?

– Давай! – радостное лицо появилось в дверном проеме. – Чего это ты обычаи решила сменить? Раньше тащу тебя, тащу, а ты прилипнешь к своему мольберту и говоришь: "Сейчас, Вадечка! Еще пару минуточек!"

– Что-то не рисуется сегодня. Устала. Надо отдохнуть.

Через неделю прятаться от себя было уже бесполезно. С ней что-то случилось. Страшное.

Она чувствовала моральное отупение. Ничего не хотелось. Ничто не волновало. Ничто не беспокоило. Должно быть, так живут на дне моря большие холодные рыбы.

Жизнь выцвела, как моль. Стала пыльной и затхлой.

Ресторанчики и дискотеки – это уже стояло поперек глотки. Сначала веселишься, как все; потом веселишься только снаружи, а под конец просто все достает.

Свободного времени было так много, что Катя каждый день ломала голову, чем же его заполнить. А потом перестала ломать. Просто садилась перед телевизором и принималась тыкать каналы.

Еще через неделю Вадим сказал:

– Кать… Я тут подумал… Ты только не обижайся… Я очень тебя люблю, но…

– Но?

– Нам надо отдельно пожить. Не сердись.

Она больше не могла рисовать. Ничего.

– Самый обыкновенный творческий кризис! – сказала всезнающая Рада. – А он – дерьмо.

Катенька тихо плакала на кухне у соседки, обхватив руками кружку с остывшим чаем.

– Мужики всегда так! Сматываются в самый трудный момент, – добавила приятельница. – Нет, чтоб поддержать…

– Я его не виню, – меланхолично посмотрела в окно Катя. – Будь у меня возможность, я бы сама от себя смоталась.

Потом подумала немного и спросила у пустоты:

– А, может, я – уже?

– Что – "уже"? – не поняла соседка.

– Уже – смоталась. Сбежала. Растворилась. Это ведь – не я, Рада. Не я!.. Я смотрю на свои картины, и не понимаю, как могла их написать. Не понимаю своих собственных мыслей. Не понимаю!

– Перестань, ну… Все наладится, – неуверенно сказала подруга.

Неуверенно потому, что, пока художница говорила, Рада вдруг заметила в ней неуловимую перемену. Действительно, – как рыба. И глаза рыбьи.

– Послушай, неужели все люди так живут?

– Как?

– Не рисуя.

– А что? Нормально живут, – пожала плечами Радка. – Не всех же боженька сподобил пальцы марать. Иной раз так завертишься, закрутишься… Какие еще там рисованья, живой бы до кровати добраться.

– Все живут. А я не могу. Почему так?

– А Бог его знает. Я вот тоже много без чего жить не могу, а ты, например, спокойно без этого обходишься. Все мы разные.

– Но ты – ты знаешь, как добиться, чтоб это "много чего" в твоей жизни появилось! А я… Я удавлюсь, Радка! Удавлю-у-усь!

Катерина зарыдала, уронив голову на руки. Тонкие пальцы еле выдерживали тяжесть беды.

– Мечтала выставляться! О славе мечтала, о признании… Господи, да зачем мне все это было надо?!.. Ощущать в себе целый мир! Уметь дарить людям радость!.. Творить. Просто – уметь творить. Вот – смысл жизни. Но разве я понимала тогда? А теперь – все. Поздно. Нет смысла. Я все потеряла. – Размазывая слезы по лицу, Катя опять отвернулась к окну.

За окном был вечерний двор. Солнце отражалось в сотнях стекол и, изломанное, погибало за пятиэтажкой. Детишки визжали, играли в догонялки; лаял старый дворовый пес, а на углу скверика ссорилась любовная парочка. Худая девчонка с лиловыми волосами бурно высказывалась своему бойфренду, а тот угрюмо разглядывал носки кроссовок. Наконец она иссякла и, вероятно, бросив напоследок нечто убийственное, резко развернулась с намерением уйти прочь. Парень поймал ее руку, за что получил здоровенную затрещину.

Тогда уже бойфренд побагровел и, отбросив от себя фенечку, сорванную случайно с тонкого запястья, крупными шагами удалился вглубь сквера. Лиловая бросилась за ним.

К месту скандала тут же направилась нелепая фигура-пугало. Старый Мусорщик строго соблюдал свой ритуал. Он с трудом наклонился и положил в карман разорванный браслетик.

– Да, я все потеряла, – повторила Катерина, машинально следя за мешковатым чудаком.

– Шел – нашел – потерял. Потерял, да и забыл, – сказала Рада машинально.

– Что?

– Потерял да и забыл, говорю. Помнишь, этот дурень все время повторяет.

– Повторяет… Ну да.

Память услужливо, без всякого спроса, подсказала продолжение приставучего стишка: "я поднял-подобрал, куда надо положил. Не ищи – и не взыщи".

Вдруг Катя подскочила на стуле и впилась глазами в окно.

Мусорщик. Стишок.

Мусорщик.

Психологи называют это "инсайт". Внезапное озарение. Так человек, некоторое время бездумно смотрящий на разбросанные запчасти, вдруг понимает, как собрать из всего этого позарез необходимое.

Катя, не попрощавшись, быстро запрыгнула в туфли и понеслась вниз по лестнице.

Мусорщик сидел на лавочке под липой. Запыхавшаяся Катерина подлетела к нему.

Подлетела – и остановилась.

Вся фантастичность ее предположений тут же ясно обозначилась в голове. Да и предположений-то особых не было. Просто темная, туманная догадка.

Странный старичок светло смотрел в никуда.

Что ты ему предъявишь, Катя? Что?

Между тем, она была уверена. Уверена, как провидица или безумная.

– Вы… Ты… Это ведь – ты? – Мусорщик посмотрел на нее и сквозь нее, а потом равнодушно отвернулся. – Ты… Это ты, старая швабра, украл мою жизнь!

Не помня себя, девушка схватила старика за грудки и принялась тормошить. Старикашка заперхал, натужно закряхтел, и Катерина со страхом выпустила драный пиджак.

Но Мусорщик просто смеялся. Заходился старческим булькающим смехом.

– Не крал! – наконец тонко выкрикнул он детским дискантовым голосом. – Не крал! Выбросила, сама! Все вы – выбрасываете… – Потом он внимательно посмотрел на художницу и добавил – теперь уже низким грудным басом. – Не ищи теперь. И – не взыщи. Люди много чего считают мусором. Кидают, бросают, забывают. Потом спохватываются, ан поздно-с. Мусорщик уже выгреб урну подчистую. Всем надо как-то жить, милая. Если вы не хотите жить свою жизнь, я живу ее вместо вас. Бросаетесь… Эмоциями – всегда, чувствами – часто… Смыслом жизни – иногда. Редко. Но – бросаетесь.

Катерина окаменела. В ее груди билось одно – ненависть к этому нелюдю.

– Ты. Какое ты имеешь право?! Это… Это тебе не принадлежит!