Джозеф Ле Фаню - Страница истории одного семейства из графства Тирон Страница 3

— Ты, без сомнения, замечала, Фанни, не могла не заметить знаки внимания, которые столь настойчиво оказывает тебе лорд Гленфаллен?

— Уверяю вас, мадам… — начала было я.

— Хорошо, хорошо, тебе не в чем оправдываться, — перебила меня она. — Конечно, юной девице пристала скромность, но послушай меня, душа моя, всего несколько минут, и я сумею убедить тебя, что в этом случае твоя скромность совершенно излишня. Ты добилась большего, чем мы ожидали, по крайней мере так скоро. В тебя влюблен лорд Гленфаллен. Поздравляю тебя с победой. — И, закончив эту маленькую речь, моя мать поцеловала меня в лоб.

— Влюблен в меня! — воскликнула я в непритворном удивлении.

— Да, влюблен, — повторила моя мать. — Он преданно, самозабвенно тебя любит. И что же здесь удивительного, душа моя? Погляди в зеркало и погляди на это, — продолжала она, с улыбкой указывая на драгоценности, которые я только что сняла и которые, сверкая, громоздились на моем туалетном столике.

— А что, если… — снова начала я и замолчала, терзаемая смущением и искренним страхом. — А что, если все это какая-то чудовищная ошибка?

— Ошибка? Помилуй, как можно, душенька, — ответила моя мать. — Это совершенно исключено. Сама посуди, прочитай это, дитя мое.

С этими словами она протянула мне адресованное ей письмо, печать на котором была взломана. Я прочитала его со все возрастающим изумлением. Сначала лорд Гленфаллен расточал высокопарные комплименты моей красоте и всевозможным совершенствам, превозносил древность и славу нашего рода, а потом сделал официальное предложение руки и сердца, о котором моя мать могла тотчас уведомить меня или нет, по своему усмотрению. В заключение лорд Гленфаллен испрашивал разрешения навестить нас в Эштаун-Хаусе, куда нам предстояло вернуться с наступлением весны, если его предложение будет принято благосклонно.

— Ну что ж, душенька, — нетерпеливо спросила моя мать, — ты знаешь, кто такой лорд Гленфаллен?

— Знаю, мадам, — робко откликнулась я, опасаясь ее упреков.

— И что же так тебя испугало, душа моя? — продолжала мать. — Его титул? Чем он мог повергнуть тебя в такой ужас? Он не стар и не безобразен.

Я промолчала, хотя могла бы добавить: «Он не молод и не хорош собою».

— Моя дорогая Фанни, — продолжала моя мать, — если рассудить здраво, тебе воистину посчастливилось снискать расположение такого родовитого аристократа, как лорд Гленфаллен, молодого и богатого, наделенного, по всеобщему убеждению, блестящими, да, блестящими качествами, представителя семейства, влиятельность которого не знает себе равных в Ирландии. Разумеется, ты смотришь на его сватовство так же, как и я, — полагаю, иначе и быть не может.

Последние слова она произнесла весьма недвусмысленным тоном. Меня столь поразила внезапность этого известия, что я и вправду не знала, как ответить.

— Надеюсь, ты ни в кого не влюблена? — спросила моя мать, резко обернувшись ко мне и пристально вглядываясь в мое лицо суровым испытующим взглядом холодных темных глаз.

— Нет, мадам, — пролепетала я, вне себя от ужаса, — да и какая барышня не испытала бы подобных чувств на моем месте?

— Рада это слышать, — сухо откликнулась моя мать. — Однажды, тому уж лет двадцать, подруга спросила у меня совета, как поступить с дочерью, вышедшей замуж по любви, то есть оставшейся без гроша и опозорившей семью. Нимало не колеблясь, я сказала: «Надлежит забыть о ней, отринуть ее раз и навсегда». Такого наказания, по моему мнению, заслуживала девица, уронившая честь не моего, чужого семейства, — не моя, чужая дочь… Но точно так же, не испытывая и тени сожаления, ни минуты не помедлив, я наказала бы собственное дитя. Не могу вообразить более безрассудного и непозволительного поступка, чем своеволие девицы, вступающей в брак по любви и губящей своими пустыми капризами благополучие и репутацию семьи.

Она произнесла эту небольшую речь чрезвычайно сурово, а потом замолчала, словно ожидая от меня какого-то возражения, однако я промолчала.

— Но нет нужды объяснять тебе, моя дорогая Фанни, — продолжала она, — мои взгляды на замужество. Ты всегда их знала и до сих пор не давала мне повода полагать, будто ты способна сознательно оскорбить меня или злоупотребить, а тем более пренебречь теми преимуществами твоего положения, которые, повинуясь разуму и долгу, тебе следовало бы умножить. Поди же сюда, моя дорогая, и поцелуй меня; и потом, к чему этот испуганный вид? Кстати, о письме: ты можешь не отвечать на него сейчас. Несомненно, тебе потребуется время, чтобы все хорошенько обдумать. А я пока напишу его светлости, что он может навестить нас в Эштауне. Спокойной ночи, дитя мое.

Так завершилась одна из наиболее тягостных и странных бесед, которые когда-либо выпали на мою долю. Трудно было точно определить, что за чувства питала я к лорду Гленфаллену, — каковы бы ни были подозрения моей матери, сердце мое было совершенно свободно, — и до сих пор, хотя я и не догадывалась о его истинном отношении ко мне, лорд нравился мне как любезный, широко образованный человек, приятный светский собеседник. В юности он служил во флоте, и лоск, который обрели его манеры впоследствии, когда он стал вращаться в высшем обществе, не вовсе лишил его той открытости, какую молва неизменно приписывает морякам.

Насколько глубоки были эта искренность и открытость, мне еще только предстояло узнать. Однако, проведя в обществе лорда Гленфаллена немало времени, я убедилась, что, хотя он и старше, чем мне того хотелось, он человек приятный и любезный. Если я и питала к нему какую-то антипатию, то лишь поскольку не без оснований подозревала, что меня принуждают за него выйти. Однако я размышляла, что лорд Гленфаллен богат и всеми уважаем, и, хотя я никогда не смогу испытывать к нему страсти, я, без сомнения, буду с ним счастливее, чем дома.

При следующей нашей встрече мной овладело немалое смущение, но его такт и безупречное поведение вскоре вернули мне прежнюю уверенность, так что в свете никто не заметил моей неловкости и замешательства. Я уехала из Дублина в имение с радостным чувством, совершенно уверенная в том, что даже самые близкие мои знакомые не подозревают об официальном предложении руки и сердца, сделанном мне лордом Гленфалленом.

Это стремление сохранить все в тайне доставляло мне немалое облегчение, ибо меня не только охватывал безотчетный страх при мысли о сплетнях и пересудах, предметом коих я могу сделаться. Я сознавала также, что если злоречивый свет узнает о сватовстве, то в его глазах я буду связана обещанием и мне не останется ничего иного, кроме как принять предложение лорда Гленфаллена.