Александр Варго - Гример Страница 30

В этот момент бесшумная тень метнулась ко мне откуда-то сверху, и тут же острые когти впились мне в голову. Это непонятно откуда взявшееся что-то трепыхалось, билось в моих волосах под ладонями. Я обхватил голову руками, ощутил лишь что-то костистое, омерзительно скользкое и несомненно живое. Не помню, как упал; помню только, как катался по траве, наверное, отчаянно кричал, потому как Михаил выскочил на крыльцо с перекошенным лицом. В руках он держал увесистый винчестер, точно такой, какой можно видеть в голливудских боевиках. Почему-то именно этот винчестер, неуместный в средней полосе России, приковал мой взгляд. Наверное, подсознательно я боялся, что дачный сторож пальнет из него в меня.

– Не стреляй! – закричал я.

Кровь уже лилась ручьем по моему лицу, текла между пальцами – горячая и липкая. Михаил подбежал ко мне, отбросил оружие в сторону, оно почти беззвучно исчезло в траве.

– Заткнись! – грубо приказал он, запустил пальцы в мои волосы и вытащил из них помятую летучую мышь со сломанным крылом. Существо с поросшим жесткими волосками туловищем агрессивно и в то же время жалостно попискивало, его коготки сжимали вырванные окровавленные волосы. – Твою мать, – выдохнул Михаил, – вот же дрянь… Дай гляну.

Я часто дышал и прикладывал к макушке быстро набиравший кровь носовой платок. Сторож склонился надо мной, глянул на темечко.

– Черт его разберет в этой темноте, сколько она тебе там подрала… Надо в дом идти, там светлее, видно будет.

Заметив, что я не могу оторвать взгляд от летучей мыши, которая извивалась в его руке, норовив тяпнуть за палец, Михаил не церемонясь, сжал ее в кулаке. Что-то хрустнуло, и летучая мышь, глухо ударившись о кирпичную стену, резиновым мячиком отлетела в темноту. Мы прислушались; в траве послышался шорох и тихое попискивание, словно ребенок плакал.

– Сдыхать поползла, летать уже не может, – определил на слух сдержанный оптимист. – Сам пойдешь или помочь?

– Сам, ноги-то целые.

Продолжая прижимать к голове платок, зашел в дом. Михаил попросил меня нагнуться над тазиком и плеснул из бутылки. Зелье, изготовленное по рецепту старой ведьмы, припекло. С лица потекло вперемешку с кровью.

– Порвала, как Тузик грелку, – произнес сторож, разглядывая рану. – Сантиметров на пять, как бритвой рассекла. – Он вытащил из шкафа чистое полотенце, обкрутил его вокруг моей головы. – Теперь порядок. Главное, вовремя дезинфицировать.

– Откуда она только взялась? – спросил я, усаживаясь на продавленный диван перед импровизированным столом, и взял из рук сторожа полный стаканчик. – Летучие мыши, кажется, в дождь не летают…

– Эти твари когда хочешь и где хочешь летают. Только днем дрыхнут. Они, кажись, на нашем кладбище в часовне живут. Такие только здесь и водятся. Им мошкара по хрену, они на нее и смотреть не станут, им кровь подавай.

– Не знаю… Ты уверен?

Сторож передернул плечами, справедливо подозревая, что я ему не верю.

– Тебе мало того, что она тебя располосовала?

– Винчестер у тебя откуда? Чуть не убил.

– Не винчестер это, а игрушка пластмассовая, муляж. Я ей бомжей пугаю.

Михаил, больше ничего не говоря, выбрался во двор. Вскоре за окном уже плясал луч фонарика, слышался неразборчивый мат.

– … твою… нах… здец…

Сторож вернулся почти счастливым и торжественно поставил на стол двухлитровую банку, закрытую пластиковой крышкой. Внутри, за стеклом, еще шевелилась и скалилась ночная перепончатокрылая тварь.

– Ползла сдыхать, да не доползла. Смотри, еще морду от кровищи свою вылизывает, будто жить собралась.

Михаил любовался добычей. Мне же было мерзко смотреть на маленькое чудовище, однако в то же время я не отводил от него глаз. Крохотные, розоватые, словно человечьи ручки, лапки с загнутыми когтями, острая крысиная мордочка и огромные полупрозрачные, словно вырезанные из пергаментной бумаги, уши. Впервые я так близко и при свете разглядывал летучую мышь. В памяти сравнить было не с чем, если не считать виденного по телевизору. Но я не большой любитель телевизионных каналов о животных, поэтому мой визуальный опыт в этом вопросе ограничивался голливудскими ужастиками. Сторож же, проживший несколько лет подряд на природе и постигший ее тайны не хуже индейца-следопыта, доказывал мне очевидное:

– Вон, гляди, зараза эта зубы нам скалит.

– Разве?

– Ну вот, теперь закрыла, падла, пасть свою, словно понимает, что о ней говорят… – Дачный сторож схватил банку и принялся ее трясти, словно шейкер с коктейлем. Внутри мягко постукивало и противно пищало.

– Может, хватит? – Я почувствовал, как тошнота подступает к горлу.

– А тебя она пожалела? – заметил Михаил, еще пару раз тряханул банку и поставил передо мной. – Теперь смотри, если не веришь старшим.

Создание слабо шевелилось, лежало на дне, растопырив помятые крылья. Коготки на лапах судорожно сжимались и разжимались. Рот был широко открыт.

– Теперь вижу. – Я отчетливо различал два острых клыка на верхней челюсти.

– Кровопийца, вампир. И желтые же, будто прокуренные… Точно, не из наших краев тварь, – с отвращением проговорил Михаил. – Я передачу видел, такие же в Африке у коз негритянских по ночам кровь сосут, случается, и у людей. Чаще всего, у детей, потому как те спят крепче взрослых. Только там они большущие, размером с кошку. А в нашем климате, наверное, измельчали из-за морозов. Их сатанисты на кладбище развели.

– Им-то это зачем? Скажи.

– Сатанистов нашим умом понять не пытайся. Для них все, что нам хорошо, плохо, и наоборот. Из нормальных вещей только деньги и понимают. Я же сказал уже, на крутых тачках приезжают. И «чертова баба» – их рук дело.

Михаил распалялся; я понимал, что он опьянел, но и сам чувствовал головокружение. Тварь в банке тем временем сложила крылья на животе и замерла, только грудка ее еле заметно приподнималась.

– А на зубах у нее, кстати, слюна отравленная, после нее рана долго не заживает. Так что я тебе лучше еще подорожника приложу, – Михаил взял банку, повертел в руках, – и ее на двор вынесу; еще не хватает, чтобы выбралась ночью.

На крыльце звякнуло стекло о бетон. Дачный сторож вернулся с подорожником и протянул мне.

– Пожуй так, чтобы кашица получилась, и темечко себе залепи. К утру затянется.

Я, словно дикарь, старательно жевал листья подорожника, ощущая скрип мелкого песка на зубах. Ясно было, что никто их не мыл, разве что дождь слегка ополоснул.

– Лекарственные травы мыть нельзя, – прочувствовал мои подозрения Михаил. – От этого из них сила уходит. Ты не бойся, заразы на природе не бывает, только в городе.

Я залепил рану на голове зеленой кашицей из подорожника и закрутил из полотенца настоящий тюрбан.

– И много еще на этих дачах странностей происходит? – спросил я.

– Тебе мало? – ответил вопросом на вопрос Михаил. – Я по первому времени тоже удивлялся. А теперь привык уже. Ко всему со временем привыкаешь. Тебе завтра с самого утра на работу? День-то будний.

– Будний, – согласился я. – Но могу и позже приехать. У нас график свободный.

– А, понял, в твоем театре главная работа вечером начинается.

– В нашем театре? – удивился я.

– Ты ж сам сказал, что гримером работаешь. Вот я и решил, что в театре.

– Ну, да. Можно сказать и так – театр…

Я не стал уточнять, что театр, где я работаю, анатомический. О таких вещах за столом лучше не распространяться. Некоторые люди на поверку оказываются брезгливыми, хотя с виду по ним и не скажешь. Здоровяк Михаил мог вполне оказаться одним из них. Я не сомневался, что при желании сторож способен съесть сырую лягушку, но на мертвечину, особенно человеческую, у него может быть «аллергия».

– Интересная у тебя профессия. Актеров, наверное, знаменитых знаешь… А актрис – тоже?

– Случалось и знаменитостей гримировать, – припомнил я свою работу на телевидении. – Но у нас труппа не постоянная. Каждый раз свежие исполнители, – сдуру принялся я развивать тему.

Михаил оживился:

– А сможешь мне контрамарку устроить на хороший спектакль? Я специально в Москву подъеду. В театре уже черт знает сколько не бывал. Последний раз с женой на оперетту ходил в девяностом…

– Посмотрим… – Я изобразил крайнюю степень усталости. Не думаю, что экскурсия в морг, даже если там случайно оказалась бы мертвая знаменитость, порадовала сторожа.

В общем-то притворяться насчет усталости сильно не пришлось. Одежда подсохла, внутри меня благостной волной расходилось спиртное, настоянное на горьковато-сладком живительном корне калгана. Вот только расцарапанное темечко пощипывало, побаливало, но было в этой легкой боли даже что-то мазохистско-приятное; хотелось прилечь и затаиться, а возможно, и уснуть. Михаил не возражал, тем более что диванов в его небольшом домике на одну комнатенку было два. Вопреки привычкам, он закрыл входную дверь на массивный засов, пояснив: