Далия Трускиновская - Темная сторона города (сборник) Страница 31

– Полиция говорит, один. Следов не оставил, в перчатках работал. У нас тут дома, можно сказать, плечом к плечу стоят, и он с какого-то из соседних по крышам перешел. Полиция говорит, по водосточной трубе.

– Наверное, со двора, – предполагает Ивана. – На улицах народу много было, фейерверк ведь.

– Ну да, со двора. Перелез на крышу музея, а у музея тоже водосточная труба имеется. И он по ней как раз в окно и залез. Картину из рамы вырезал – и обратно… Следователь, молодой такой, Пилад, кажется его зовут, нет, Орест, точно, Орест, так вот, он сказал, что, похоже, преступник долго обстановку изучал, да и в музее не раз был, потому как чисто сработано. Такая утрата, такая утрата, как мы будем без Вермеера? Граф Потоцкий, даритель, если бы узнал, в гробу бы перевернулся.

– А разве его Потоцкий музею подарил, Вермеера? Я вот сегодня в библиотеке была, специально читала, так там в путеводителе написано, что его австрийский посол подарил курфюрсту. Как бы компенсация за то, что костел сакрекерок разрушили прямым попаданием… А уж курфюрст…

– Нет-нет, путеводители врут все, а каталог музейными работниками пишется. Граф Потоцкий этого Вермеера приобрел на аукционе в Бельгии, в тысяча восемьсот сорок девятом, и преподнес городу. Были же щедрые люди. И всегда народ вокруг нее, всегда народ. И просто зрители, и люди искусства. Это же… чистейшей прелести образец, можно сказать. Тут одна копию с него писала, так она почти месяц ходила. Говорит, так он свет писал, никто так не умеет. Что камерой-обскурой пользовался, это понятно, это модно было в его время, а вот свет… Никак у нее не получалось, жаловалась. Чистый свет… Жемчужный, можно сказать. Она так и говорила – жемчужный.

– Кто?

– Из Венской академии. Стажировка тут у нее была. Так она целый месяц с утра и до закрытия. Только поесть-попить выбегала. Мольберт вон тут ставила и работала.

– Надо же, какой энтузиазм, – восхищается Ивана. – Знала я одну, такая беленькая, худенькая… Ноги такие… ну, кривоватые немножко. Всегда в коротком ходит. Эта?

– Нет, эта чернявая, плотная такая, крупная. Но одета богемно, очки, косынка так на затылке узлом… Блуза такая, полотняная… Но видно, что пышненькая. Не могу оторваться, говорит, волшебная картина. Этот холодный жемчужный свет…

– Высокая?

– Ну, высокая вроде. Крупная такая девушка. Кость широкая.

– Ну, не всем же быть аристократками, – задумчиво говорит Ивана, глядя на свое тонкое запястье.

На улицах уже королевствует вечер, духовой оркестр на площади у фонтана наигрывает что-то военное, и смеющиеся туристы валом валят в кафе «Зеленый пес» на углу Соборной и в ресторацию «Ленивый кот» на углу Тенистой.

Ивана торопится домой. Ей неспокойно. И чем дальше, тем больше.

Лампочку в парадной так и не вкрутили, вдобавок фонарь на улице почему-то тоже погас, так что Ивана поднимается по лестнице ощупью, стараясь отвлечься мыслями о еде. Сначала она думает о венском штруделе и о замечательной, уютной кофейне, где так хорошо сидеть вдвоем, потом – о том, что вообще не успела пообедать как следует, только перекусила в музее буфета кофе с пирожным, и это смех один. Она думает о том, что как придет домой, сразу переоденется и поджарит себе гренки с тертым сыром и помидором. Можно еще открыть баночку зеленого горошка и нарезать окорок, у нее в холодильнике есть прекрасный кусочек вестфальского окорока, он немножко заветрился, но его можно чуть прижарить, так даже вкуснее получится, а потом сварить кофе и…

Тут она наконец добирается до своей площадки и роется в сумочке, доставая ключи и попутно ругая себя за то, что не успела занести наброски и смету расходов молодому Янеку. Ну ничего, думает она, сегодня тяжелый день, да и вообще, если делаешь заказанную работу слишком быстро, это производит на клиента плохое впечатление. Он может подумать, что ты отнеслась к заказу поспешно и несерьезно. Или что у тебя нет других заказов, следовательно, ты, как профессионал, не востребована.

Она очень нервничает, потому что темно и ей кажется, что кто-то вот-вот бросится на нее сверху, с чердачной лестницы, но ключ наконец находит замочную скважину и проворачивается в ней.

Ивана с облегчением захлопывает за собой дверь и зажигает свет.

Ее прекрасная, аккуратная квартира!

Плюшевая скатерть со стола сорвана, и чайные розы, выпав из разбитой вазы, рассыпались по мокрой столешнице. Вышивка, изображающая девочку с букетом, выдрана из рамы, а сама рама висит на одном гвозде. Этажерка, резная, точно фрагмент убранства костела сакрекерок, лежит на боку, и альбомы с выкройками валяются рядом, распластав листы, точно подбитые птицы.

В спальне Иваны точно такой же беспорядок – шкаф чернеет нутром наружу, пестрые платья, красные пояса, серые пиджаки вывалились, точно внутренности из распоротого тела, с кровати сдернут матрас, и не просто сдернут – распорот ножом, и конский волос из него торчит в разные стороны… Что творится в кухне, Иване и представить себе страшно, но она, преодолевая себя, идет туда, чтобы увидеть выпотрошенный буфет, битые чашки, которые хрустят под ногами, кухонный столик с отвалившимся, точно сломанная челюсть, выдвижным ящиком.

Ивана мечется по квартире, точно хомяк по разоренному гнезду.

В комнате Анастасии такой же разор, с той только разницей, что разор там был и раньше, а потому выкинутый на пол матрас и разбросанные диванные подушки уже не производят такого впечатления.

Только тут она спохватывается. Ладислав или кто там, устроивший такой разгром, что не пожалел мамину чашку, любимую чашку Иваны, не пожалеет и ее – если он еще здесь. А она, Ивана, совсем-совсем беззащитна. Ей некого звать на помощь, некуда бежать. Если меня убьют, никто этого даже и не заметит. Разве пожилой вдовый специалист из ботанического сада будет удивляться, чего это я не беру трубку, почему не отвечаю… А я даже не спросила, как его зовут…

Мелко семеня по осколкам и обрывкам, разбросанным по паркету, она бросается к телефону, но телефон молчит, потому что трубка остается в пальцах у Иваны, а шнур беспомощно болтается в воздухе.

В зеркале, где чернеет звездообразная дыра, Ивана видит себя, бледную, раздробленную на несколько несовпадающих фрагментов, и за спиной – еще что-то, встающую из полумрака тень, огромную и живущую как бы самостоятельной жизнью.

– Так и будешь молчать, старая ведьма? Где она?

А странно все же, думает Ивана, что и он, вслед за Анастасией, назвал ее старой ведьмой. Видно, они давно работали вдвоем и, наверное, научились думать одинаково… Несмотря ни на что… Ну да, плющ на языке цветов – сотрудничество. Зависимость.