Анастасия Колдарева - Магия на грани дозволенного Страница 32

– Ну давай, – фыркнул Лисанский, – убеди меня в том, что это жест милосердия со стороны Совета, и если я не отрекусь от родителей сию секунду, завтра ты уйдешь, и на смену явятся монахи в черных рясах с клещами и каленым железом.

– А ты сделай вид, будто тебе ничего неизвестно о заговоре против Ордена.

У Лисанского вытянулось лицо. Минуту он недоуменно смотрел на Дэна, словно от растерянности не находил слов.

– Если бы было известно, из меня бы давно все вытрясли, – сказал он наконец. – В таких вещах Орден не мелочится. Орден вообще никогда, никому и ничего не спускает с рук, Гордеев: ни малейшей провинности, ни самой ничтожной ошибки. Орден желает царить и властвовать единолично, он не прощает вольнодумцев, а отступников отдает на растерзание тем, кого не зря прозвали изуверами. Он превращает людей в рабов и стремится контролировать каждый их шаг, он указывает, кто достоин жить, а кому довольствоваться существованием…

– Сколько дешевого пафоса, – ядовито прокомментировал Дэн. В душе он откликнулся на слова Лиса согласием: вот-вот, все они там… сволочи, играют людьми, как пасьянс раскладывают, решают, кому работать, а кого гноить в архиве, – и это разозлило и заставило ощетиниться.

– Ты думаешь, будто живешь как хочешь? – не обращая внимания на его ехидство, осведомился Лис. – Ты выбрал Интернат? Службу? Это задание? Ты счастлив оттого, что торчишь здесь и терпишь выходки Мефисто? Нет, это тебя выбрали, вымуштровали, посадили на цепь, – он продемонстрировал запястье, оттянув манжет, намекая на браслеты, – и заставили гавкать по команде. И вертеть тобой будут до тех пор, пока не пропадет необходимость. Шаг влево, шаг вправо – расстрел.

– Интересно, – Дэн откинулся на спинку кресла, положил локти на подлокотники и свел кончики пальцев перед собой. – Стало быть, чтобы избавиться от влияния ненавистного Ордена, достаточно провести запрещенный ритуал, разбудить какую-нибудь древнюю тварь и скормить ей несколько человек? По-твоему, это достойный выход из подчинения?

Лисанский покачал головой, и в этом движении не было ни капли позерства. Голос у него вдруг стал тихим и невнятным, глаза забегали, а на щеках проступили красные пятна.

– Я не хотел этого, – почти беззвучно произнес он. – Я не убивал ее.

Дэн дернулся и вцепился пальцами в подлокотники, впившись ногтями в облезлую обивку. Да как он… заговорить об этом., напомнить о… Что это? Безрассудство? Глупость? Безумие? Или Лисанский был настолько слеп, что не понимал, куда лезет и чем это аукнется?

– Я не хотел этого, Гордеев, – все также тихо повторил Лис, и каждое его слово отдавалось в груди нарастающей злостью. Дэн слушал – и не слышал ничего, кроме банальных, убогих, насквозь фальшивых, ни гроша не стоящих оправданий, не просто порочащих память Руты, а как будто поливающих ее грязью.

– Это была случайность. Ритуал связал меня… Ведь даже не убивающее заклятие! Просто…

– Заткнись, – вытолкнул Дэн сквозь зубы, ему не хватало воздуха, не хватало силы воли, чтобы контролировать злость. – Чтобы я никогда не слышал от тебя даже упоминания о ней, ты понял?

– То, что я был там, не значит, что я сделал это!

Дэн поднялся с кресла, стремительно зверея. Если он не прекратит, если сейчас же, сию минуту не заткнет свою поганую пасть… Но Лисанский не унимался:

– Мне не нужно ни твое понимание, ни прощение, – он не двинулся с места, только весь подобрался, наверняка чувствуя угрозу, сквозящую в каждом медленном, собранном движении Дэна, в его ненавидящем взгляде, в каждом шумном, сиплом вздохе. – Но если бы ты хоть на минуту отвлекся от проливания слез по самому себе и по своей загубленной жизни, если бы прекратил упиваться своим великим горем… Если бы на твою пустую башку снизошло озарение, ты понял бы, что я тоже потерял не меньше. А может, и больше, чем ты…

– О себе говоришь? – с рвущейся наружу яростью прорычал Дэн. Его трясло, в горле клокотал с трудом сдерживаемый вулкан злости. – О своем отце? Это его ты потерял? И как у тебя еще язык поворачивается сравнивать, мразь… Как ты можешь…

– Нет, Гордеев, я не об отце, – в потемневших глазах Лиса полыхнуло нечто подозрительно напоминающее боль, и лицо исказилось. – И вообще не о себе. Но ты же не услышишь, даже если я перед тобой наизнанку вывернусь. Тебе плевать на всё и на всех. Болтаешься тут уже третью неделю, делаешь скорбную мину, давишься жалостью и корчишь из себя раненого зверя, стоически глотающего болевые стоны да возводящего грустные очи к небу, – Лисанский презрительно поджал губы. – Противно смотреть. Все твои героические страдания яйца выеденного не стоят – а знаешь почему? Да потому что ты чертов позер! И провокатор. Удивляюсь, как остальные не разгадали твой гнусный шантаж и не навешали тебе… еще в Интернате. Магистр подлил масла в огонь, сыграл на твоем самолюбии, восхваляя твои мнимые достоинства – выдающийся талант! А ты и рад был перед ним прогибаться. И хамел чем дальше, тем больше. Твоя боль самая болезненная, твое восхождение самое тяжелое, твои потери – самые серьезные, а твои враги – самые мерзкие. И, конечно, твои прихоти должны удовлетворяться в первую очередь, а месть вершиться по первому приказу. И плевать тебе, что и мстить не за что, и что не виноват никто, – ты же постановил и заклеймил, а любое твое постановление есть истина в последней инстанции…

– Не за что? – от изумления не находилось слов. – Мстить – не за что?

– Повторяю: то, что я там всего лишь присутствовал…

– Ты встал на дороге! – взревел Дэн, и его голос отразился от стен, и стекла в окнах звякнули, и уши заложило. – Ты не дал ей уйти! Если бы не ты, она была бы жива, и наш… ее… – он подавился воздухом, и болью, и спазмами, заткнувшими горло и лишившими дара речи. Он не смог продолжить. Он сам не понимал, отчего боль не отпускала его, отчего рана не затягивалась, как бы он ни старался ее залечить. Отчего одна мысль о нерожденном малыше разрывала душу на кровавые куски. Не было у него сил задуматься и что-то расставить по местам.

– За то, что я сделал, я уже расплатился сполна. И продолжаю расплачиваться до сих пор, – сказал Лисанский, глядя в камин. – Но я не ною, не строю из себя мученика и не требую снисхождения.

– Потому что ты действительно заслужил то, что имеешь, – Дэн обвел глазами комнату. – Это самое малое, что ты вообще заслужил.

– Ты так думаешь? – Лисанский сощурился.

– Хотя… Лично мне не стало бы легче, даже если бы ты сдох, – с горечью добавил Дэн, – потому что…

– … ее не вернешь, – закончил Лис за него с неожиданной тоской в голосе.