Энн Райс - Слуга праха Страница 32

«Повернись и посмотри на них, бог Мардук, — сказал Кир. — Твой отец поет от всего сердца».

Я обернулся, но не увидел ничего, кроме моря машущих рук, мелькания гирлянд и дождя из цветов. Но я явственно слышал пение отца:

Я пойду пред тобою и горы уровняю…и отдам тебе хранимые во тьме сокровищаи сокрытые богатства, дабы ты познал,что Я Господь, называющий тебя по имени,Бог Израилев…[25]

Пение, сопровождавшее нас до самых дверей храма, сменилось громкими криками: «Мессия! Мессия! Мессия!» В ответ Кир улыбался и приветственно махал рукой. Наконец настало время коронации.

Нам помогли сойти с колесницы, а затем и с повозки и повели по ковру из цветов, устилавшему ступени бесконечной лестницы грандиозного зиккурата Этеменанки. Ворота оставили распахнутыми, и там, на самом верху, мы будем открыты взорам даже тех, кто наблюдал за церемонией издалека. Я думал, что умру раньше, чем преодолею столь долгий подъем. Не видя, что ожидало нас впереди, я не сводил глаз с золотых ступеней, и мне вспомнилась лестница в небеса со снующими вверх-вниз ангелами, которая предстала во сне Иакову.

И вот наконец, когда мы достигли вершины, созданной богом и для бога, мне вручили корону. К тому моменту я потерял контроль над собственными конечностями. Все мои чувства притупились. Я улыбался, потому что это не составляло труда, но когда я поднял тяжелую персидскую корону, чтобы возложить на голову царя, мои уставшие руки пронзила острая боль.

«А теперь позвольте мне умереть», — попросил я в полном изнеможении, чувствуя боль во всем теле и такую ломоту в коленях, что я не мог стоять без посторонней помощи.

В обращенных ко мне глазах Кира читалась любовь, лицо было торжественно-серьезным. Во всем его облике чувствовалась безграничная жажда власти. Вот я и увидел в нем безумие, хоть немного присущее всем царям.

Жрецы, видимо, поняли мое состояние. Незаметно приблизившись ко мне, они принялись старательно, слой за слоем, наносить свежий состав, и вскоре я вновь смог шевелить руками и ногами и ощутил небольшой прилив сил.

«Держи глаза открытыми, — шепнул Ремат и повторил: — Держи глаза открытыми».

Я повиновался. Нас проводили вниз, во двор. Празднество продолжалось много часов. Помню, поэты читали стихи, а царь ужинал вместе со знатью. Я тем временем словно окаменел и сидел, глядя на все это широко открытыми глазами, ибо теперь они вообще не закрывались.

«И зачем они наложили новый слой золота? — подумал я. — Он смягчил мне только веки».

Я перевел взгляд на свои руки, покоившиеся на столе, и в голову пришла новая мысль: «Мардук, я ни разу не обратился к тебе».

«Я не был нужен тебе, Азриэль, — услышал я его голос. — Но все это время я рядом с тобой».

Наконец все закончилось. Тьма окутала землю. Свершилось. Царя короновали, Вавилония стала частью Персии. Горожане, праздновавшие за пределами дворцовых и храмовых стен, вдоволь нагулялись, да и те, кто веселился внутри, неустанно пили и пели.

«А теперь, — обратился ко мне молодой жрец, — мы отнесем тебя в святилище. Тебе больше не придется никуда идти, только занять место за праздничным столом. А если ты не умрешь через несколько часов, мы вольем тебе в рот золото».

«Нет, не сейчас. Еще не время, — возразил Ремат. — Следуйте за мной, и побыстрее. Нам остался последний ритуал, и провести его следует безукоризненно, по всем правилам».

Молодой жрец явно смутился. Я тоже. Впрочем, меня это не волновало. Точнее, мне было плевать. Совершенно. Я барахтался в полусне. Вид роящихся рядом неясных теней, смотревших на меня со страхом, доставлял мне удовольствие. Наверное, я подумал, что они хотят наброситься на меня, сорвать золотое одеяние и сказать: «Пройди вместе с нами сквозь вечность». Но они не сделали этого.

Неожиданно я почувствовал невыносимый жар и увидел бушующее пламя. Мне показалось, до меня донесся голос отца, но я не был уверен. Однако я услышал голос Асенат.

«Это же мощная, очень мощная магия! — воскликнула она. — Ты хочешь, чтобы он умер? Дай ее мне!»

На долю секунды я увидел отца. Совершенно растерянный, он вручил Асенат глиняный футляр с древней табличкой, а потом протянул ко мне руки.

«Азриэль!»

Я хотел откликнуться, но, увы, это было уже не в моих силах. Я не мог ничего сделать.

Двери шумно захлопнулись, отгородив меня от отца и от всего мира.

В комнате горел жаркий огонь, в котле бурлило кипящее золото, воздух был раскален. Асенат сломала глиняный футляр, скрывавший древнюю табличку. Она безжалостно раскрошила его как нечто совершенно ненужное и поднесла табличку к свету факела.

Я стоял в полном оцепенении, не позволявшем ни шевельнуться, ни упасть, и мог только наблюдать. Я даже не испытывал страха при виде огня. Меня больше интересовало, что собираются делать Ремат и старуха. А еще я недоумевал, куда подевался верховный жрец, ведь он, насколько я помнил, несколько раз попадался мне на глаза.

А потом Асенат начала читать, но не по-шумерски. Это был древнееврейский язык — язык жителей Ханаана, земли обетованной.

«…И он должен увидеть собственную смерть, увидеть свою душу, свой целем,[26] свой дух и свою плоть обращенными в прах и вечно пребывать во прахе. И только его господин, которому будет известно его имя, сможет обратиться к нему и призвать его…»

«Нет! — вскричал я. — Это не магическая формула! Это проклятие, и написано оно по-еврейски! Ты лживая ведьма!»

Несмотря на дурман, я с такой силой рванулся к ней, что золотой покров на теле треснул во многих местах. Но Асенат грациозно отпрыгнула назад, а Ремат схватил меня за горло. Я ослаб и оцепенел, как те львы, которых выпускали мне навстречу.

«Это проклятие, — повторил я. — А ты ведьма».

«Он должен видеть себя целиком, все, что доступно и недоступно глазу, все соки своего тела, обращающиеся в прах, и он будет навеки связан с этим прахом и с тем, кто станет господином праха, и во веки вечные не будет допущен ни во мрак преисподней, ни в Царство Божие».

«Мардук!» — взмолился я.

И тут же почувствовал, как меня схватили, оттащили назад и швырнули в кипящее золото. Я кричал и не мог остановиться. Я никогда не думал, что мне придется испытать такую невообразимую боль. Я даже мысли не допускал, что со мной случится нечто подобное, что кипящее золото заполнит мой рот и зальет глаза.

Но в тот момент, когда я готов был сойти с ума от ужаса и боли, когда разум почти покинул меня и в голове не осталось ни единой мысли, я вдруг воспарил над котлом, где по-прежнему лежало тело и над пузырящейся поверхностью золота виднелся только открытый глаз. Это было мое тело — тело, которое я только что покинул.