Алексей Атеев - Тьма Страница 34

– А расскажи мне, Василий, что в городе творится?

– Вы об этих чокнутых, Степан Капитонович?

– Именно, Василий, именно!

– Ну, что творится… Последнее, что я слышал: к Картошкиным таскали умершего мальчонку Генки Соколова. Оживить хотели. Тут облом вышел… То есть неудача. Этот парень, который в джинсухе ходит, Шурик который… Не взялся! Душа, говорит, на тот свет отлетела – назад не вернешь. Генка ему и деньги давал, и золото совал, какое у них имеется. Не берет. Не могу, говорит, и весь сказ.

– Как думаешь: почему же он этого Картошкина смог оживить, а мальчика нет.

– Тут все просто, – заявил Вася. – Картошкин – алкоголик, а соколовский ребенок – невинное дитя.

– И что из этого следует?

– А то! Невинная душа сразу к Богу отлетает. Незамедлительно! Тем более что соколовский пацан крещеный.

– А Картошкин разве нет?

– Не уверен. Может, и нет. Но я же говорю: алкаш он. А у ихнего брата душа отягощена напитками. Сразу не отлетает. Водка не дает.

– При чем тут водка? – полюбопытствовал Огурец, оторопевший от подобной трактовки метафизических проявлений.

– А при том! Слышали, наверное, выражения: «душа легкая», «душа тяжелая». Вот от водки она и тяжелеет. Когда приходит ее срок расстаться с телом, никак улетать не хочет. Покойник уже в земле гниет, а она его покинуть не может и над могилой в виде синего огонька трепыхается.

– Сам придумал?

– Нет, не сам. Бабушка, царствие ей небесное, рассказывала. Раньше, говорила, тех, которые от пьянства померли, – опойцев, значит, на кладбищах старались не погребать. Хоронили за оградой, как удавленников.

– Самоубийц?

– Ну! Вот я и говорю: этого Толика Картошкина оживить было проще, чем соколовского пацана.

– Уяснил ход твоих мыслей, – хмыкнул Огурец.

– Так куда ехать?

– А вот к Картошкиным и отправимся. Знаешь, где их дом?

– А то… Сейчас это самое известное место в городе. А чего вы там забыли?

– Посмотреть хочу.

– Чего на них смотреть. Одно слово, уроды!

– А главного их видел? Шурика этого.

– Ага. Неказистый такой. Соплей можно перешибить. На улице вчерась встретил. Идет себе, а вокруг эти… Картошкин, близнецы Сохацкие, плацекинская девчонка… Вся шайка в сборе.

– А Плацекин?

– Нет. Этого не было.

– Ладно, поехали.

Возле дома Картошкиных, как всегда, толпился народ. Огурчиков и Вася вышли из машины. Вася бесцеремонно растолкал толпу, и Степан Капитонович приблизился к калитке. Чудотворца он увидел сразу. Тот сидел на скамейке возле крыльца и строгал перочинным ножом какую-то палку. Тут же присутствовали и почти все вышеперечисленные. Не было только Толика, зато имелся майор. Соратники джинсового Шурика, судя по их виду, предавались безделью, совершенно не обращая внимания на таращившихся на них людей. Кто-то курил, кто-то ковырял в носу… Даша Плацекина расстелила чуть поодаль старое одеяло и загорала на нем, а сам Плацекин кормил голубей. Все вокруг дышало негой и покоем.

– Здорово, Михаил Кузьмич! – не отворяя калитки, крикнул Огурец Плацекину.

Тот оторвал взор от копошащихся под ногами птиц и взглянул на вновь прибывшего.

– Пташками забавляешься, – продолжил Огурец. – А почему не на службе?

Плацекин промолчал, однако птиц кормить перестал и взглянул на предводителя. Шурик, не обращая на Огурца никакого внимания, продолжал строгать деревяшку.

– Чего молчишь? – продолжил допрос Огурец. – Что ты вообще тут делаешь?!

Плацекин пожал плечами.

– Ты тут дурачка не изображай! – разозлился Огурец. – Тебе что было приказано? Разогнать эту шатию! А ты?!

– А я не разогнал, – наконец отозвался майор. – И не собираюсь.

– Так! Ясненько! Значит, записался в их ряды?

– Ага.

– Ну, молодец! А не думаешь ли ты, что это грубейшее нарушение должностной дисциплины?..

Плацекин вновь безразлично пожал плечами.

– …И далее последует твое увольнение и отдача под суд!

– Да ради Бога… – ничуть не испугался майор. Он резко взмахнул рукой, и испугавшиеся голуби с шумом и треском взвились в воздух.

– Вот ты как! – зловеще проговорил Огурец.

– Почему во двор не заходите? – неожиданно спросил Шурик, оторвавшись от своего занятия.

Огурец смерил уничтожающим взглядом джинсового предводителя, но послушался и отворил калитку. Следом вошел и Вася.

– Вы, собственно, кто? – спросил Шурик.

– Я?! – Огурец, изумленный, что его личность кому-то в городе не известна, на мгновение потерял дар речи.

– Это – городская власть, – обозначил статус Огурца шофер Вася.

– Власть… Понятно. А кто, позвольте спросить, уполномочивал вас властвовать?

Огурец в брезгливом изумлении рассматривал придурка, словно видел перед собой невиданное ранее отвратительное насекомое.

– Народ, – наконец процедил он сквозь зубы.

– Ах, народ. Хорошо. Тогда давайте спросим у народа: доволен ли он вашим правлением? А, люди?.. – джинсовый малый обратился к тем, кто стоял за забором. – Скажите мне, нравится ли вам правление этого господина? Не стесняйтесь. Высказывайтесь.

– Нет… – раздались жидкие возгласы.

– Ну, смелее!

– Не нравится нам он, – неожиданно выскочила вперед немолодая женщина с загорелой, обветренной физиономией, – потому как прохиндей!

Огурец оглянулся и всмотрелся в возмутительницу спокойствия, пытаясь зафиксировать в памяти ее лицо для дальнейших репрессивных действий.

– Да, прохиндей! – еще раз со смаком повторила женщина. – И я могу это доказать.

– Ну-ну? – криво улыбнулся Огурец, уже жалея, что приехал сюда.

– Кто прибрал к рукам молокозавод? Не ты ли?

– Почему вы мне тычете?! – попытался поставить на место зарвавшуюся гражданку Степан Капитонович, но ту уже понесло.

– Украл! – воскликнула загорелая. – Двести человек там работает, а захапал один. И ведь никакого отношения к заводу не имел. Людям ничего не сказал, согласия их не спросил, оформил на себя, и дело с концом.

– Не только молочный! – закричали сзади. – А мельница? Тоже ведь его!

– Ну, ладно, захапал… Так хоть зарплату бы платил. Ведь заработки стали вполовину против советских времен. Полторы-две тысячи в среднем. Зато какую домину в Боровом отгрохал. На берегу озера заповедного! Три этажа…

– Четыре! – закричали сзади.

– Пускай четыре! Катер, яхта… Мореплаватель какой выискался!

Огурец, справедливо полагая, что обличение только начинается, решил от греха удалиться. Но не получилось. Калитку наглухо загораживал Вася.

– Пусти, – потребовал Огурец. Вася как-то кособоко подался в сторону, но, сколько Огурец ни дергал, калитка не открывалась.

– Про себя-то они не забывают! – продолжала надрываться женщина. – А до народа им и дела нет! Где обещанная газификация Куркулевки?! Где ремонт бани, которая вот-вот рухнет?! Где, в конце концов, капитальная уборка улиц?! Ведь во что город превратили?! В хлеву – и то чище!