Энн Райс - Скрипка Страница 34

– Все теперь переменилось. Как странно, но длинные волосы теперь носят рок-звезды, а не классические музыканты. А самое странное то, что, вспоминая все концерты, на которых я когда-либо бывала, – даже самый первый, Исаака Стерна, – я не могу, знаете ли, припомнить, чтобы те музыканты носили длинные волосы.

Миссис Харди начала проявлять беспокойство.

– Очень приятно, – вновь заговорила я, стараясь собраться с мыслями. – Значит, вы сочли его красивым?

– Все наши дамы потеряли головы, как только он ступил через порог! Такие эффектные манеры. К тому же акцент. А когда он приложил к плечу скрипку, приложил к струнам смычок и начал играть, то, мне кажется, на улице остановилось движение.

Я рассмеялась.

– Нам он сыграл что-то совсем другое, – продолжила миссис Харди, – не то, что играл… – Она вежливо замолкла, потупив глаза.

– …В ту ночь, когда вы нашли меня здесь с Карлом, – договорила за нее я.

– Да.

– То была красивая музыка.

– Да, наверное, хотя, откровенно говоря, я не прислушивалась.

– Вполне понятно.

Внезапно она смутилась, засомневавшись в уместности своих слов.

– Закончив играть, он очень высоко отозвался о вас: сказал, что вы принадлежите к тем редким людям, которые действительно понимают его музыку. И это все было сказано целой толпе очарованных женщин всех возрастов, включая половину Младшей лиги.

Я рассмеялась. Просто для того, чтобы она не чувствовала себя не в своей тарелке. И на секунду представила себе женщин, молодых и старых, падающих в обморок при виде этого призрака.

Но какой поразительный поворот событий. Я имею в виду это приглашение.

– В какое время сегодня, мисс Харди? – поинтересовалась я. – Когда он будет играть? Я не хочу пропустить начало.

Она смотрела на меня секунду, испытывая замешательство, а затем с огромным облегчением принялась выкладывать подробности.

Я отправилась на концерт за пять минут до начала.

Разумеется, было темно, так как в это время года в восемь вечера уже сгущаются сумерки, однако дождя не было, только дул приятный, почти теплый ветерок.

Я вышла из ворот, повернула на углу налево и медленно прошлась по старой кирпичной дорожке вдоль Притания-стрит, наслаждаясь каждой колдобиной, каждой ямкой, каждым рискованным шагом. Сердце гулко стучало. Меня так переполняли опасения, что я едва могла их вынести. Последние несколько часов тянулись ужасно медленно, и я думала только о нем.

Я даже приоделась специально для него! Как глупо. Конечно, для меня это всего лишь означало белую блузку с еще большим количеством тонких кружев, черную шелковую юбку до щиколоток и легкую накидку без рукавов из черного бархата. Униформа Трианы, только получше качеством. Вот и все. Чистые волосы распущены по плечам – вот и все.

Когда я подошла к концу квартала, то увидела, что впереди горит тусклый уличный фонарь, от которого темнота вокруг казалась еще более густой и еще сильнее давила на психику. И тут я впервые поняла, что на углу Третьей улицы и Притания-стрит больше не растет дуб!

Должно быть, с тех пор как я последний раз прошлась по этому кварталу, прошло несколько лет. Ведь когда-то здесь точно рос дуб. Я помнила, как фонарь светил сквозь его крону на высокую черную чугунную ограду и на траву.

Сильные тяжелые ветви дуба были искривленными, но не настолько толстыми, чтобы ломаться под собственной тяжестью.

Кто же это сделал? Я обратилась к земле, к вывороченным кирпичам… Теперь я разглядела то место, где когда-то рос дуб, но в яме не осталось ни одного корешка. Сплошная земля, неизбежная земля. Кто уничтожил это дерево, которое могло бы жить века?

А впереди, по другую сторону Притания-стрит начинались центральные поместья Садового квартала, теперь казавшиеся пустыми, гулкими, черными со своими запертыми, заколоченными особняками.

Но слева от меня, на Притания-стрит, прямо перед часовней горели яркие огни, до меня доносился приятный гул голосов.

На углу улицы стояла только часовня, точно так же как мой дом в окружении лавровишни, дубов, дикой травы, бамбука и олеандра занимал целый угол, выходя фасадом на Сент-Чарльз-авеню.

Часовня располагалась в нижнем этаже огромного дома, гораздо большего, чем мой собственный. Возраст обоих домов был одинаков, но этот отличался грандиозностью и пышным литьем.

Когда-то здесь находился, вне всяких сомнений, классический центральный вестибюль, по обе стороны которого вытянулись гостиные, но все это было переделано задолго до моего рождения. Первый этаж полностью опустошили, украсив статуями, картинами святых и великолепным белым алтарем… Тут же поместили золотую дарохранительницу. Что еще? Вечной помощи Божья Матерь – русская икона.

Именно к этой Божьей Матери мы приносили наши цветы.

Сейчас уже это не имело никакого значения.

Разумеется, он знал, как сильно я когда-то любила это место: здание в целом, сад, ограду, саму часовню. Он знал все о маленьких поникших букетиках цветов с надломленными стебельками, которые мы – Розалинда, мама и я – оставляли во время наших вечерних прогулок на ограде алтаря, – еще до окончания войны, еще до появления Катринки и Фей, еще до того, как мать превратилась в запойную пьянчужку. Еще до того, как пришла смерть. Еще до того, как пришел страх. Еще до печали.

Он знал. Он знал, как здесь все выглядело – каким был этот огромный дом с широкими ровными террасами, железной балюстрадой, одинаковыми каминными трубами, возвышавшимися над фронтоном третьего этажа, в чем безошибочно угадывался новоорлеанский дизайн.

Трубы, парящие вместе под звездами. Трубы, возможно, уже не существующих каминов.

В тех верхних комнатах была устроена воскресная школа, когда мама была девочкой. В самой часовне когда-то стоял гроб моей матери на похоронных дрогах. В этой часовне, оставшись одна, я играла на органе темными летними ночами, когда священники позволяли мне запереться и никого больше не было. Я все старалась сотворить музыку.

Только терпения святых хватало на те жалкие обрывки песен, что я играла, на аккорды и гимны, которые я старалась выучить, заручившись туманным обещанием, что однажды, если органистка позволит, я непременно сыграю самостоятельно. Но этого так и не случилось, так как я не овладела мастерством игры и мне не хватило смелости даже попробовать.

Дамы Садового квартала всегда надевали на мессу очень хорошенькие шляпки. Мне кажется, мы единственные приходили в платках, как крестьянки.

Чтобы все запомнить, можно было обойтись и без смерти, и без похорон, и даже без милых прогулок в сумерках с букетиками в руках, и без фотографии мамы с еще несколькими девочками, выпускницами средней школы – большая редкость по тем временам, – с короткими стрижками и в белых чулочках, которые стояли с букетами слева от этих самых ворот.