Наталья Лебедева - Крысиная башня Страница 34

Он физически ощущал, как билось, раз за разом повторяя один и тот же цикл, ее сердце. И когда он слегка сжал ладонь — будто в дружеском пожатии — по ее телу прошла волна нервной дрожи. Сашу — там, за две сотни километров от Мельника — начало колотить, будто от холода. Мельник замер, испугавшись, что ей станет плохо. Его поступок, в сущности, был ребячеством, но он скучал по ней и хотел, чтобы она почувствовала его присутствие.

Он открыл глаза: за окном тянулись пыльные металлические листы, отгораживающие деревню от шоссе. Мельник представил себе руку, которая держит ее сердце. Пальцы, ладонь, запястье. Чуть выше запястья, там, где измеряют обычно пульс, рука выходила из Сашиного тела. Из спины, подумал Мельник, — и тут же представил себе эту спину — узкую, гибкую, с тонкой нежной кожей. Мысль о прикосновении волновала его. Он хотел ее коснуться, обнять Сашу, поцеловать ее в макушку, вдохнуть запах ее волос, положить свою широкую ладонь на хрупкую беззащитную спину.

Настя не ездила на второе испытание и на съемки финала программы, где должны были объявить выбывшего медиума. Зато она пристально следила за совещанием экспертного совета. Решение принимали четверо: приглашенная звезда, которую угадывали в первой части программы; люди из второго испытания; практикующий психолог и профессор института парапсихологии и телекинеза. Для звезды и психолога был важен личный рейтинг, они готовы были следовать написанному редакторами сценарию, а вот профессор и участники из народа действительно верили тому, что происходит.

Настя следила за тем, чтобы на совещаниях все вели себя естественно и принимали нужные решения. С особой осторожностью нужно было обходиться с простыми людьми. Они пугались камер, атмосфера съемочной площадки действовала на них оглушающе. С одной стороны, это приводило к тому, что они плохо соображали, быстро пугались и охотно доверяли знаменитым людям, которые подсказывали им решения, с другой — могли в состоянии шока выкинуть что-нибудь неожиданное.

Настя ждала, что Пихи будут голосовать против Павла — нескладного и глупого, несимпатичного человека. Но мать вдруг решительно назвала Мельника:

— Ничего не сказал дельного. Даже не пробовал. Другие вон хоть старались…

У Насти дрогнуло сердце. Она, конечно, понимала, что от этой женщины ничего не зависит, но ей стало неприятно. Анна тоже слегка растерялась, но через мгновение уже справилась с собой.

— Как же, — мягко сказала она, — он же угадал. Немного, но…

— Одну минуточку, — вмешался профессор парапсихологии. Он пригнул голову к столу и затряс худой красножелтой рукой, которая болталась в рукаве заношенного коричневого пиджака, будто колокольный язык. — Он действовал по классической мошеннической схеме, вы не заметили?

— То есть? — спросил актер.

— То есть он сказал как можно меньше — чтобы ошибиться как можно меньше. Это же очевидно. И главное: что он сказал? Что молодой человек — водитель? Так это было очевидно. Имя машины? Но я так понимаю, что машины этой марки часто называют Фредами, это в порядке вещей. Что мать его была красивой женщиной, и что у нее было зеленое платье? Послушайте: каждый человек в юности красивее, чем в более позднем возрасте. Ну и зеленые платья, как я понимаю, не редкость. Тут он попал пальцем в небо. Ну разве нет? Разве нет — я вас спрашиваю!

Психолог жевал губы, обдумывая, как возразить, но Анна сообразила первой. Она повернулась к актеру:

— Ну а вы что скажете? Как он показал себя в вашем случае?

Актер откашлялся и басовито произнес:

— У меня хорошо все было. Он много что правильно сказал.

— Тогда почему бы нам не рассмотреть другие кандидатуры? — резво подхватила Анна. — Ведь, насколько я понимаю, были и те, кто провалил оба испытания…

Ситуация была переломлена. Совет, как и было задумано, остановился на неприметной Светлане.

О решении медиумам традиционно сообщали в мистическом месте. Это был огромный старинный парк, почти лес, с дворцами и павильонами, буйно заросший, пересеченный десятками неглубоких оврагов и украшенный ожерельем прудов.

Финальную часть каждой серии снимали возле полуразрушенной двухсотлетней башни. Ее построили в начале девятнадцатого века в виде руины, следуя романтической моде на мистику и старину. Каждый раз участники шоу поднимались на руину по завитку опасной лестницы со стесанными ступенями, в которых шатались, готовясь выпасть, крупные круглые камни, и вставали на узкой стене, держась за тонкие металлические перила. На каждого из них направлялся свет прожектора, и, когда Анна произносила имя выбывшего, луч света гас.

В полночь медиумов выпустили из автобуса, припаркованного на одной из центральных аллей, и они пошли к месту съемки размашистыми быстрыми шагами. Гане всегда нравилось снимать, как они один за другим появляются из полукруглой арки под лестницей руины — бесшумно и быстро, как летучие мыши. Старинные развалины, густо заросший парк, ночь, редкие огни и тишина придавали шоу необходимую нотку напряженности и таинственности.

Медиумов расставили по местам, Анна произнесла свой текст. Свет над Светланой померк, она опустила голову — покорно, будто действительно прочла свою судьбу заранее, по рисунку летящих по небу серых, рваных в клочья облаков, по грубому карканью вороны перед рассветом. Вышло красиво.

Камеры выключили, медиумов спустили с руины и проводили к автобусу. Светлану подгримировали и повели к пруду, где на ажурном горбатом мостике ее ждала Анна. Здесь записывалось последнее слово выбывающего. С мостика хорошо был виден парк: вытянутое зеркало пруда, темные волны подступающих к воде деревьев и крыши дворца за ними. Светлана волновалась. Она сцепила руки и сжала пальцы так сильно, что Гане казалось, еще секунда — и он услышит хруст ломающихся пальцев. Анна тоже видела, что происходит, и спешила начать, чтобы героиня не разразилась слезами раньше времени.

Включился яркий свет, ведущая тихо спросила:

— Светлана, какие чувства вы испытываете в связи с решением жюри?

— Мне кажется, это несправедливо, — начала Светлана, и голос ее трижды пресекся, пока она произносила короткую фразу. — Я делала что могла — я действительно делала что могла…

В этот момент Ганя осознал, что смотрит не на участницу. Что-то отделилось от берега в нескольких десятках метров от съемочной группы и теперь скользило к мосту. Это было нечто неясное, одновременно темное как вода, и молочно-белое как предрассветный туман. В самой середине мерцал трепетный огонек свечи, живой, будто бьющееся сердце.