Чарльз Уильямс - Тени восторга Страница 34

— Дорогой, тебе лучше поехать. Иначе ты изведешься сам и остальных изведешь.

Он взглянул на нее, и она добавила:

— А тогда мне ничего не останется. А вот если поедешь, может, и мне что-нибудь перепадет.

— Но не могу же я все решить вот прямо сейчас! — воскликнул Роджер, обиженно глядя на Изабеллу.

— Вы уже решили, — сказал Консидайн. — Но, конечно, вас никто не неволит.

— А если бы я решил, — язвительно сказал Роджер, — прожить сто лет и вволю поэкспериментировать над своим бедным телом?

— «Тьму вечную я встречу, как невесту», — пробормотал Консидайн.

Он был прав. Роджер уже принял решение, оно было в нем и раньше. Конечно, он пойдет за этим человеком, бросив все, как пошли многие до него. Взрыв сметает все. Изабелла будет в порядке, пока есть деньги. Все равно с тех пор, как он ввязался в эту историю, ей от него мало проку. Другие ведь последовали за тем, кто сказал, что принес не мир, но меч…

Он придвинул стул.

— Расскажите хотя бы немного о том, что нас ждет, — попросил он. Краем глаза Роджер заметил, что Розамунда вышла из комнаты, и порадовался. Они остались вчетвером. Роджер опять взял сигареты, предложил Изабелле, гостям. Изабелла достала сигарету из пачки, гости отказались. Сам он так и не решил, хочет ли курить.

— Вроде бы и хочется закурить, — в раздумье сказал он, — но, с другой стороны, когда мне действительно интересно, я обычно не курю. Привычка…

— Это отнимает силы, — сказал Консидайн. — Если привычка сильна, тогда проще курить, чем сдерживаться. А колебания говорят о том, что можно и обойтись.

— Вы поэтому не курите? — спросил Роджер.

— Я не курю потому же, почему не ем, — сказал Консидайн и опять мельком улыбнулся. — Меня это больше не интересует. Так же как гольф, танцы или чтение газет. Многие интересы отпадают сами собой, когда человек достигает настоящей зрелости.

— И пища — тоже? — спросил Роджер, откладывая сигареты.

— Определенный минимум пищи все-таки необходим, — серьезно ответил Консидайн. — Пока. Потом, возможно, уже нет. Но пища вовсе не так необходима, как принято думать. Питаться можно и кое-чем получше. Мне опять процитировать вашего Мессию? «У Меня есть пища, которой вы не знаете».[41]

— Чтобы исполнить волю Того, кто его послал, — неожиданно произнесла Изабелла.

— Конечно. А как еще? — ответил Консидайн.

— По-моему, вы не претендуете на то, чтобы исполнять Его волю? — сказала Изабелла. — Вы же не подчиняетесь Его законам?

— Я подчиняюсь всем законам, которыми еще не овладел, — ответил он. — Мне грозила смерть — до тех пор, пока я ею не овладел, — и я ей подчинялся, теперь вот подчиняюсь немного пище и сну.

— Но вы сказали про опасность… — начал Роджер.

— Я сказал, что опасность исходит не от моих врагов, — ответил Консидайн, — но разве нет других? Есть очень глубокие законы, и один из них может заключаться в том, что любое учение несет в себе отрицание, а каждая вера — предательство. Я приглашаю вас присоединиться ко мне — и вы становитесь опасны. Но для меня это не повод вас бояться.

Роджер наклонился к нему.

— Вот именно, — воскликнул он, — предать могут все.

Изабелла мягко сказала:

— Разве мистер Консидайн не может трансформировать и предательство тоже?

— По крайней мере, я могу держаться настороже, — ответил Консидайн, — при случае я могу читать чужие мысли, правда, случай может подвести. Разве Христос мог больше?

Изабелла по-прежнему мягко ответила:

— Разве не могли миссионеры, которых вы убили, примкнуть к чему-то более великому, чем вы, именно потому, что оно познало поражение? Вы познали поражение?

— Нет, — сказал Консидайн и встал. — Я овладел собой изначально, и все, что мне нужно, — мое. Зачем человеку поражение? Вы учите человека предчувствовать и ожидать поражение, вы учите его подчиняться и принимать поражение, вы лечите его раны и успокаиваете его боль. А я покажу ему, что израненный, он так же велик, он может жить своими ранами. Он испытает восторг, и его восторг будет кровью в его крови и телом в его теле, он будет прожигать его насквозь, пока все эти устаревшие «да и нет» не покинут его, и тогда болезни исчезнут, ибо они есть ничто, лишь призрак его желаний. А когда он станет тем, кем хочет стать, зачем ему призраки? Разве я страдаю без пищи, если не нуждаюсь в ней? Неужели я жажду любви, я, которому не нужна любовь? Разве я сомневаюсь в победе, я, который и есть победа? Есть лишь одна возможность поражения — смерть может сразить меня раньше, чем я поставлю ее на место. Но даже это меня не пугает. Она может сразить меня предательски, из-за угла, но я не стану брать ее в расчет и принимать во внимание. Это всего лишь привычка, которой слепо поддается человек, не более того. Я буду повелевать этой обыденной вещью так же, как я повелеваю всем остальным, и черпать силу и восторг из нее, как я черпаю его из всего остального. Кто со мной?

Изабелла долго молчала, а потом задумчиво произнесла:

— Но те, кто умирает, могут обладать большей властью — они принимают поражение. Вы будете жить до тех пор, пока не потерпите поражение… Вы учите жить своими ранами, а мне кажется, вы избегаете самой серьезной из них — краха.

Он свысока улыбнулся ей.

— Можете понимать, как хотите, — сказал он. — Но согласитесь, это не похоже на жизнь в подчинении и неизбежное разрушение, которые ждут обычного человека.

После недолгой паузы Консидайн снова обратился к Роджеру.

— Так что же вы решили?

Роджер смотрел в пол и молчал. Только через минуту он нашел силы для ответа.

— Да, я пойду. Вы правы — я уже решил и не отступлюсь.

— Тогда будьте сегодня вечером у дома Бернарда Трэверса, ибо я приду туда. И не бойтесь за свою жену, что бы ни случилось. Сегодня я не собираюсь уничтожать Лондон.

Роджер опять резко вскинул голову.

— Но… — начал он.

В прихожей раздались голоса Мюриэл, Розамунды и чьи-то еще. Роджер встал и обернулся к двери. Изабелла и Моттре тоже встали. Дверь открылась, и вошла Розамунда. За ней шли люди в форме — полицейский инспектор, еще какой-то полицейский чин и несколько человек в штатском. Инспектор громко спросил:

— Мистер Ингрэм?

— В чем дело? — уставился на них Роджер.

— У нас есть сведения, что здесь находится человек, который нам нужен, — сказал инспектор, оглядываясь и останавливая взгляд на Консидайне. — Мистер Найджел Консидайн?

Консидайн молчал и не шевелился.

— У меня есть ордер на ваш арест, — сказал инспектор, — по обвинению в государственной измене и заговоре с целью убийства. — Он показал бумагу и двинулся через комнату. Моттре что-то сказал, и инспектор взглянул на него. Он остановился посреди комнаты, возможно, чтобы дать войти своим людям, а возможно, его остановила волна подавленности, стремительно заполнявшей комнату, словно сквозь нее текли незримые воды Стикса. Воздух отчетливо потяжелел, стало трудно дышать. Инспектор сунул палец за воротник. Розамунда тяжело опустилась на стул, Роджер пытался глубоко вздохнуть, как иногда делал после чтения стихов вслух. А потом словно заговорил сам воздух в комнате, и звук заметался, отражаясь от стен.