Александр Варго - Особь Страница 35

Лаборантка брезгливо взглянула на крысенышей и на всякий случай отошла подальше.

– Видеть их не могу… Брезентом каким-нибудь прикрыл бы, что ли… И вообще – где гарантия, что они не разбегутся?

– Пока что они еще не умеют бегать, только ползают, – справедливо напомнил биолог. – А вообще, я из террариума стеклянный куб принес, где когда-то твоя любимая игуана жила. Уже и вымыл, сейчас сушится. Туда их и заселю.

– Прямо какое-то реалити-шоу «За стеклом». – Лаборантка поджала губы; она явно не одобряла действий мужчины.

– А весь наш зоологический сад, по большому счету, и есть такое шоу, – парировал Суровцев. – И даже все наши звери давно уже не чисты душой! Пантеры изощряются в завлекательных позах, кабан аморален, хищные млекопитающие семейства псовых – волчины позорные… А твои любимые земноводные – так вообще гады ползучие. Такая вот тлетворная атмосфера.

– Зато они не переносят вирус агрессии, – парировала Лида, явно обиженная за любимых земноводных.

– Пока что у людей этого вируса куда больше, чем у крыс, – ученый выразительно взглянул за окно, где за вольерами темнели вышки с вооруженными охранниками. – Ладно. Обожду немного, когда крысеныши подрастут, одного препарирую, а за остальными буду внимательно наблюдать.

После бегства из дома Лидиного отца прошло четыре дня. Воскрешая в памяти все перипетии визита в пустынную квартиру, Мефодий Николаевич вновь и вновь благодарил судьбу за везение. Лишь невероятная цепочка счастливых случайностей спасла его и девушку от неминуемой смерти. Кто знает, чем бы закончилась та кошмарная история, если бы Лида не обратила внимание на странный шорох в ванной, если бы сам биолог не догадался сперва опрокинуть на пол холодильник, а затем сплести импровизированый шнур из портьеры, если бы в чайнике на кухонной плите не оказалось воды, которой Суровцев и плеснул в лицо маленькому чудовищу…

Однако судьба Лидиного отца по-прежнему оставалась загадкой. Несколько раз Мефодий Николаевич договаривался с милицией из охраны зоопарка, чтобы снова съездить к нему домой, однако в последний момент все срывалось: то у ментов не было горючего, то ожидалась какая-то внеплановая проверка. Девушка переживала происходящее молча, однако Суровцев прекрасно понимал: она явно на грани срыва. По всему было видно: ее «гайка» с резьбы сошла. И если тихонько не открутить ее назад, не снять с болта и не намазать машинным маслом, то сорвется она через несколько тугих оборотов.

Хуже всего было по вечерам. Усевшись у подоконника с чашкой чая, лаборантка неотрывно смотрела в окно, невпопад отвечая на вопросы. Мефодий Николаевич пытался ее развеселить и отвлечь, а однажды даже напоил медицинским спиртом, однако безрезультатно. На шутки девушка совершенно не реагировала, а алкоголь и вовсе вгонял ее в депрессию.

– Все образуется! – ласково убеждал ее Суровцев фразой, ставшей почти ритуальной.

– Неужели… и он? – отстраненно шептала девушка, вглядываясь сквозь окно в липкую темноту летней ночи.

Мефодий Николаевич понял: Лиду пока лучше не трогать вообще. Иначе только навредишь…

Тем временем Центральный зоопарк окончательно превратился в единственный оазис безопасности и здравого смысла среди объятого безумием Южного округа. И для Суровцева, и для его лаборантки мир сузился до территории в несколько квадратных километров. Что именно происходило там, снаружи, – оставалось только догадываться. Не было дня, чтобы за высоким бетонным забором не грохотали автоматные очереди, не стонали жертвы, а стекла административного корпуса не содрогались бы от вибрации взрывов. Были даже две или три попытки вооруженного проникновения на территорию зоопарка во время приезда продуктового грузовика, однако менты сработали четко, отразив нападения безжалостным пулеметным огнем. Не далее чем позавчера некий безумец попытался было перескочить через наполненный водой ров, но был подстрелен с вышки, после чего тут же утонул. Тело его всплыло лишь через сутки, и пока его не забагрили и не вытащили наружу, так и бултыхалось в грязной воде рва.

Ближе к вечеру, завершив все дела, Мефодий Николаевич осматривал прилегающий район посредством стационарной подзорной трубы, установленной у самого окна на треноге. Четвертый этаж, мощные линзы и режим ночного видения давали возможность увидеть картину ужаса и разрушения и в деталях, и в совокупности. И всякий раз он поражался, насколько стремительно ухудшается обстановка.

В соседней шестнадцатиэтажке уже больше половины квартирных окон зияло черными дырами. По ночам в пустых глазницах то и дело вспыхивали жутковатые багровые отблески – видимо, в брошенных квартирах скрывались вооруженные маньяки; жгли костры из обломков мебели, высматривали новые жертвы. И с каждым днем таких брошенных квартир становилось все больше и больше.

Небольшой вещевой рынок неподалеку от зоопарка, давно уже заброшенный, теперь напоминал декорации из страшной сказки: сгоревшие ларьки, перевернутые прилавки, кучи обугленного тряпья и полуобваленные ворота центрального входа, на которых периодически болтались висельники, пялясь остекленевшими глазами на улицу.

Однако самую кошмарную картину Мефодию Николаевичу довелось наблюдать на школьном стадионе. Вот уже несколько дней там постоянно дрались собаки – со злым урчанием, визгом и хрипом. Взглянув в визир подзорной трубы, ученый невольно зажмурился… Мощные линзы так сокращали расстояние, что Суровцеву даже казалось, что он стоит прямо на футбольном газоне, рассматривая расчлененный труп молоденькой девушки и собак, рвущих друг у друга алые куски сырого мяса.

К счастью, Лида ни разу не взглянула в подзорную трубу. Погруженная в свои переживания, девушка совершенно не интересовалась, что происходит снаружи. Как знать, взгляни она хоть раз через линзы – не повредилась бы она рассудком?

Тем временем Rattus Pushtunus со всеми шестью детенышами уже освоилась на новом месте. Выбраться наружу не было никакой возможности: сам куб был высотой почти в метр, стекло толстым, а прозрачную крышку с отверстиями для воздуха Мефодий Николаевич на всякий случай придавил тяжеленным томом Альфреда Брема «Жизнь животных».

Спустя полторы недели после рождения крысеныши заметно подросли. Они уже не ползали, а вполне сносно передвигались на всех четырех лапах. Туловища их постепенно оформлялись, на загривках появилась шерсть, глаза постепенно увеличивались в размерах, наливаясь жутковатой синевой. Это означало, что одного вполне можно было препарировать: возможно, изучение анатомии маленького грызуна смогло бы подсказать, как с ними бороться?

Мефодий Николаевич уже знал, кто именно пойдет под скальпель: самый резвый и наглый крысеныш; он был крупней остальных, пытался покусывать собратьев и даже взрослую особь.

– Живьем будешь резать? – лаборантка нервно заулыбалась.

– Лида, ну мы же не на провинциальном биофаке! – сдержанно возмутился Мефодий Николаевич. – К тому же наш зоопарк подписал международную конвенцию о гуманном обращении с лабораторными животными.

– Тоже мне – лабораторное… – брезгливо хмыкнула девушка. – Скажи еще – «домашнее».

– Если живет рядом с человеком, если человек о нем заботится – кормит, поит, воспитывает… по всем признакам формальной логики получается, что домашнее.

– Но уж, во всяком случае, не животное, – не сдавалась Лида. – Домашний монстрик.

– Как бы то ни было, но сперва его придется усыпить. Независимо от нашего отношения. Слушай, у нас там хлороформ есть?

– Еще полтора месяца назад закончился, – вспомнила лаборантка. – Есть только дитилин.

Суровцев поморщился: дитилин относился к так называемым «курареподобным препаратам», которые вызывают медленный паралич дыхательной мускулатуры и мучительную смерть от удушья, в то время как животное находится в полном сознании. Да и пользоваться ими среди профессионалов считалось признаком дурного тона.

Впрочем, выбирать было не из чего…

– Придется вводить инъекцию этой дряни, – вздохнул биолог. – Не живьем же вскрывать!

Извлечь нужного крысенка из стеклянного куба оказалось делом непростым: наглый подвижный зверек с небывалым проворством метался по просторному кубу, норовя спрятаться между собратьями. Да и взрослая крыса еще утром почувствовала намерения Мефодия Николаевича. Она агрессивно вставала на задние лапы и смотрела на Суровцева таким жутким взглядом небесно-голубых глаз, что даже ему, привыкшему, казалось бы, ко всему, делалось не по себе.

Решение, однако, было найдено быстро. Порывшись в инструментальной, ученый обнаружил каминные щипцы с длинными, почти полуметровыми ручками. Когда-то, года полтора назад, этими щипцами вырывали больной зуб у взрослого уссурийского тигра, усыпив его предварительно на несколько часов. Приподняв стеклянную крышку куба, Мефодий Николаевич ловко подхватил подлую зубастую тварь и тут же прикрыл куб – взрослая Rattus Pushtunus умудрилась подпрыгнуть так высоко, что едва не вцепилась ему в ладонь.