Марк Элгарт - Подселенец Страница 35

— А хули ты молчал, придурок? Мы ж тебя чуть не пришлёпнули вместо зека этого.

Потом взгляд Рябушкина стал более осмысленным, скользнул по брошенной рядом куртке и окровавленному лицу Волохова, по его неестественно, по-негритянски вывернутым губам, и старлей только озадаченно покачал головой. После чего присел на корточки перед Пашкой, с болезненным интересом разглядывая намертво пришпиленные одна к другой скрепками губы.

— Ты, того… извини, — пробормотал он. — Вижу всё. Сам снимать эту гадость не полезу, как бы не навредить. Ты уж до доктора подожди.

— Жалко, конечно, — продолжил он, — что падла эта нас обхитрила… Но ничего, слышишь? — Димка поднял палец вверх, и Павел действительно услышал далёкий собачий гавк и еле различимый шум множества моторов. — Никуда эта сука не денется. А если его, пока суд да дело, на время в наш "клоповник" определят, я за тебя спрошу, не сомневайся. Сейчас парни мои подвалят, подмогнут. Зечара этот хитрее нас оказался, но что поделаешь? О, кстати, вот и ребятки мои, — среагировал Рябушкин на шевеление за своей спиной.

И уже только по ошалевшим глазам Павла поняв, что за спиной не ожидаемые им сержанты, а кто-то совершенно посторонний, Дмитрий, поудобнее перехватив автомат, резко развернулся в сторону нового участника сцены.

Маму твою ещё раз так очень нехорошо…

Раздвинувшее плечами кусты можжевельника существо, появившееся на поляне, только отдалённо напоминало человека. Да, у него были две ноги и две руки, если можно назвать руками свисающие почти до земли грабли с ногтями, давно превратившимися в самые настоящие когти, и неестественно огромными кистями. Да и ноги не подкачали — покрытые короткой тёмной шерстью, они напоминали задние лапы какого-нибудь хищника из кошачьих неестественно удлинёнными бёдрами и мощными икрами. Но самое страшное начиналось выше мощных покатых плеч.

Где-то чуть ниже уровня кадыка бледно-зеленоватая кожа существа переходила в тёмно-коричневую звериную шкуру. Той же шкурой была покрыта и уже никак не человеческая голова. Гротескно-большая, она, казалось, вжимала тело существа в землю, делая его ещё более и квадратным. А сама голова принадлежала когда-то совершенно другому существу, с человеком имеющему лишь то общее сходство, что и те и другие вскармливают своих детей молоком.

Острые уши, густая грива спутанных волос и чудовищно длинная челюсть — всё говорило о том, что голова эта лошадиная. Если б не страшные треугольные зубы в пасти и не горящий багровыми огнями взгляд миндалевидных продолговатых глаз. Да и места на шее, где, похожее на человеческое, тело переходило в эту ужасную голову были неровными, какими-то рваными, как будто кто-то пытался создать чудовищное подобие франкенштейновского монстра, пришив лошадиную голову к человеческому телу.

— Что, бля, за маскарад, — с некоторой даже ленцой поинтересовался Рябушкин, и только человек, хорошо его знающий, смог бы уловить в тоне старлея те нотки, после которых он превращался в сущего зверя. — Напугать, что ли, собрался? Так я пуганый.

Тварь недоумённо повела лошадиными ушами. Всякое случалось, но вот разговаривать с ней никто ещё не пытался. Не то чтобы она поняла смысл слов, но сама попытка общения с ней ввёла её в некоторое замешательство. Которым Рябушкин и попытался воспользоваться.

Подняв автомат, он перекинул предохранитель. Но Тварь не собиралась ждать. Снова коричневой тенью распластавшись в пространстве, она вышибла оружие из рук старлея, одновременно со всей силой ударив того в грудь. Бронежилет выдержал, не выдержали рёбра. Дмитрий отчётливо услышал громкий треск, идущий изнутри, такое уже бывало однажды, когда в бою ему воткнули в руку плоский, фашистский ещё штык, который какой-то дух приспособил вместо кинжала, только тогда треск был гораздо слабее. Следом нахлынула одуряющая боль, не позволяющая даже вдохнуть по-человечески. Но Тварь не торопилась его добивать: отскочив, она наблюдала за судорожными попытками старлея схватить ртом хоть немного воздуха даже как-то почти с человеческим вниманием.

— А что это у нас за бяка такая по лесам ходит? — раздался неожиданно из-за спины Твари дрожащий от напряжения, но куражливый голос. — Или в цирке день открытых дверей объявили?

Бледный и злой Серёга Облом в смешном, несуразном прикиде — ментовский китель и фуражка в сочетании с тренировочными штанами и раздолбанными ботинками — стоял за спиной монстра, приведя автомат в полную боевую готовность.

— Ты чё ж это, падаль, — поинтересовался он у оторопевшего от такой наглости чудовища, — на ментов прыгаешь, а? Если их твари всякие подкоряжные мочить будут, что ж нам, честным ворам-то, останется?

С этими словами Серёга нажал на курок. Автоматная очередь, выпущенная в упор, мощными шлепками пуль откинула Тварь чуть ли не метров на пять, проделав в её теле новые дыры. Тварь разозлилась — не то чтобы она дорожила своим телом, просто, как любой хищник, чудовище воспринимало всякую агрессию адекватно. Не обращая внимания на начавшую сочиться из пробитых отверстий мутную жидкость, давно уже циркулировавшую в её теле вместо крови, она рванулась к новому существу, попытавшемуся доказать, что оно сильнее неё.

На поверку существо оказалось ничуть не крепче, чем вся остальная Еда. Ярость и злость, исходившие от него, были удивительны, но Тварь давно не придавала значения эмоциям. Когда острые когти монстра пропороли ему брюхо, Облом ещё ухитрился вцепиться зубами во влажный огромный нос Твари и вырвать оттуда кусок воняющего болотом мяса. Тварь это не остановило, и двумя быстрыми движениями когтистых лап она превратила грудную клетку зека в мешанину из рёбер и сочащихся кровью внутренностей. Никогда Серёга Облом не думал, что умрёт так — не на ноже у братвы, не выхаркивая кусками лёгкие в кумовском карцере и не от пули мусорской, а в когтях жупела из детских страшилок. Но жизнь — она ведь падла ещё та, всегда норовит подкинуть какой-нибудь сюрприз. Даже со смертью…

Жрать Облома Тварь уже не стала. Только оторвала левую руку, пожевала, оценила и сплюнула в отвращении. Слишком много водки и чифиря выпил в своей жизни Облом, чтоб прийтись по вкусу даже такому неприхотливому в еде хищнику.

Волохов и Рябушкин напряжённо наблюдали за тем, как чудовищный монстр отбросил от себя измятое тело зека, поводил покусанным носом и направился куда-то в сторону. "Пронесло, что ли?" — разом мелькнула в голове у обоих панически-недоверчивая мысль, словно в ответ на которую Тварь как бы шагнула в провал в зелёной траве и пропала.

Рябушкин сообразил первым: