Наталья Лебедева - Крысиная башня Страница 36

Мать от неожиданности хватанула ртом воздух. Цыганка откуда-то знала про Стаса и его зависть, причин которой мать сформулировать не могла, но которую всегда подозревала.

— И машину он тебе сглазил.

Мать моргнула, испуганно схватилась за сердце. Цыганка вцепилась ей в запястье и тряхнула руку, то ли успокаивая, то ли приводя ее в сознание.

— Не бойся ничего. Сниму сглаз. Защиту поставлю. Никто до сына не дотянется.

Эльма пошла вокруг Фреда, жгла, шептала, курила и щелкала пальцами, а все остальные следовали за ней, как крысы за крысоловом. После ухода цыганки в душе у матери остались тревога и злость на Стаса.

— Цыганка мне тоже понравилась, — кивнул головой Боря. — Жутко даже немного, скажи?

— Это точно, — кивнула мать.

— И дядька был прикольный. Скажи?

— Какой из двух?

— Из двух? — Боря, вспоминая, нахмурил лоб. Ему запомнился только один, хромой, лет за пятьдесят, с благородной сединой, изящно поигрывающий богато украшенной тростью. Боре нравилось это непринужденное движение, которое он раньше видел только в кино. Мужчина не говорил про сглаз. Он произнес очень длинную фразу про негативные энергии, которые сгустились над Борей. Боря из этой фразы вынес ту же успокоительную мысль: его никто не считает виноватым.

Матери понравился второй, Константин. Правда, имени она не запомнила, как не запомнила, что седого звали Владимир Иванович, а цыганку — Эльма. Константин угадал совсем мало: аварию увидел только одну, с бомжом, правда, сказал, что сбитый человек выжил. Но он был очень похож на старинную ее любовь и смотрел так ласково, что сердце ее плескалось в груди, точно южное море, на котором она ни разу в жизни не была.

— Все будет хорошо, — пообещал Константин, и ему сразу как-то поверилось, и сразу стало спокойно.

— А бесноватый-то, — неожиданно для себя хихикнула мать.

— Это какой? — спросил Боря, перестраиваясь в другую полосу.

— С бубном. Чуднооой!

Мать взяла валявшуюся в кабине старую потрепанную газету и стала обмахиваться ею, будто от радостного смеха ей стало еще жарче. Боря криво усмехнулся в ответ, но по его заблестевшим глазам мать поняла, что сыну тоже весело.

Шаман пришел на съемку с потрепанным пластмассовым бубном. Обрезанные по колено джинсы он сменил мешковатыми холщовыми штанами, которые спереди выглядели прилично, но сзади имели треугольную проРеху, сквозь которую виднелись черные боксерские трусы с белыми кружочками. На голове у шамана по-прежнему была зимняя шапка с длинным пушистым мехом и оттопыренными ушами.

Борю он поначалу совершенно ошарашил: подошел почти вплотную, долго всматривался в глаза, а потом вдруг поднял руки резким, едва уловимым жестом и изо всех сил ударил в бубен. От Бори, едва удостоив вниманием мать, он пошел плясать вокруг грузовика, закатывал глаза и дергался всем телом, больше напоминая Элвиса, чем шамана. Протанцевав круг, упал на обочину и стал биться в припадке. Боря с ужасом ожидал пены изо рта, но пена не пошла. Шаман встал, облизнул пересохшие от чрезмерных вдохов и выдохов губы и стал говорить.

— Машиииинка знатнейшая, — говорил шаман, подкашливая и потряхивая бубном. — Много видала, много… Девок сюда напихавают полный кузов и ездют с има. И одную девк’ придушили тама. И на дорогу выкинули. А полиция не знает, откуд’ девк’ голая на дороге. А она отседа…

Боря не мог поверить тому, что он слышит. Он передернул плечами, которые вдруг ощутили жжение яростных солнечных лучей, и сглотнул. Горло мучительно сжалось. Боря взглянул на мать: та смотрела на шамана испуганными глазами. Рот ее был полуоткрыт, точно она собиралась что-то сказать, но не знала, можно ли, пока ей не дали слова.

— Мальчонка-т’ сам редко че там… — шаман снова резко ударил в бубен, потом затряс им, так что звон дешевых бубенцов, больше похожий на шорох, прокатился по Бориной груди, вызывая мурашки. — Он се болын’ за рулем, за рулем… Ну подсматрт иногда.

Боре сложно было представить, что теперь будет. Уйти от одного обвинения и вляпаться в другое, абсурдное, но… Кто знает, сколько человек поверят ему. Кто знает!

В отчаянии он оглянулся на съемочную группу. И увидел, как люди прячут улыбки. Боре стало легче: шаману не верили. Он еще раз рассмотрел нелепую фигуру: трусы, выглядывающие из прорехи в штанах, и начало худой, покрытой черным ворсом ноги; узкие плечи; шапка, кажущаяся непомерно большой; длинный острый подбородок, впалые щеки. Клоун, паяц. Он и двигался так, будто его дергали за веревочки. Публика умирала от смеха.

— Давайте заглянем внутрь, — предложила Анна. На лице ее не было и тени улыбки, она смотрела сосредоточенно и серьезно — словно верила, что такое действительно могло происходить. Но в ее серьезности и в том, как Анна произносила слова, Пихе слышалась нарочитость, граничащая с насмешкой.

Боря обошел Фреда, потянулся, чтобы распахнуть дверцы кузова, но Анна схватила его за руку.

— А вы можете, — обратилась она к шаману, — сказать, что мы там увидим?

Тот наклонился вперед, вытянул руку, в которой бился в эпилептическом припадке бубен. Длинный мех на шапке шамана колыхался в такт движениям, шел мелкими волнами, как река в ветреную погоду, сама же шапка сидела как влитая, будто была частью головы. Вторая рука шамана резко взлетела вверх и ударила бубен так, что на секунду показалось, будто белая пластмассовая середина разлетелась на осколки, а железные колечки бубенцов поскакали по асфальту шоссе. Все, кто окружал его, вздрогнули, а он выпрямился, спрятал бубен за спину и сказал ровным, немного гнусавым голосом:

— Тама для оргий се. Ковром застлано. Диван там’ж. Для выпивки шкаф и пыточная.

— Что? — в изумлении переспросила Анна.

— Пыточная. Для извращенц’в. Кнуты т’м, плетки…

Анна пожала плечами и дала Боре знак. Тот, не чувствуя уже ни капли страха и едва сдерживая подступающий хохот, рванул на себя дверцу. За ней обнаружился грязный темный кузов безо всяких следов ковра и диванов. Бара тоже не было, а была только пустая пластиковая бутылка, закатившаяся в угол. При воспоминании об этом Боря и его мать закатились в приступе искреннего, громкого и раскатистого смеха.

Шаман упал в обморок — то ли придуривался, то ли действительно получил тепловой удар. Но это тоже было смешно: вспоминать закатившиеся глаза и крупные капли пота, текущие из-под шапки на лоб.

Они ехали по дороге, смеялись, Боря иногда подталкивал мать локтем в бок. Он чувствовал удивительную свободу: по телевизору сказали, что он не виноват, и он уже сам в это верил. Все, что он сделал, — уходило в прошлое, скрывалось в белом шуме телевизионного экрана. Будто не было ни удара, от которого невесомый бомж улетел на несколько метров вперед, ни скрежета металла, когда чужая машина вмялась в Борин кузов, ни тяжести мертвого ребенка на руках.