Марина Дяченко - Петля дорог Страница 37

Ник вышагивал из угла в угол; Семироль безучастно сидел перед горящим камином и слушал магнитолу. Всем своим видом вампир-адвокат как бы говорил «меня здесь нет», хотя уж его-то присутствие Ирена ощущала каждой клеточкой кожи.

Из двух фасеточных ртов магнитолы еле слышно доносилась меланхолическая мелодия. Когда-то Ирена знала эту музыку и любила, и всякий раз, заслышав знакомые аккорды, подкручивала ручку громкости…

— Я неправ? — патетически вопрошал Ник. — Ну так скажите мне об этом, объясните, в чем именно я не прав! Ваш взгляд… красноречивее любой ругани. Но я не могу понять… ладно, я могу понять. Я понимаю. Но ведь, в конце концов, Ян-то не ограничивается тем, что пьет из людей кровь, он еще много хорошего делает — и собственно этим людям, и другим, затасканным по судам, отчаявшимся найти правду…

— Спиши слова, — пробормотал Семироль, не оборачиваясь. — Вставлю себе в речь. Пусть присяжные заплачут.

Мелодия сменилась сперва развязным голосом ведущего, потом не менее развязной песенкой — певичка радовалась жизни, призывая всех, кто не лопух, радоваться вместе с ней.

— Ирена… — Ник перестал выхаживать, склонился над сидящей в кресле собеседницей, заглянул в глаза. — Мы должны были сказать вам раньше. Да, это наш просчет. Но вы заметили — мы всячески стараемся уберечь вас от неприятных эмоций? От любых?

Семироль иронически хмыкнул.

— Я что-то не то сказал? — удивился Ник.

Семироль хмыкнул громче:

— Не ты… Эта баба, которая поет. Один из самых ярких, самых длинных и самых муторных бракоразводных процессов.

Ирене стало жаль певичку. Она давно научилась не вздрагивать при слове «развод», но полностью забыть это слово у нее не получится никогда.

Семироль обернулся. Глянул на Ирену через плечо; сама того не замечая, она коснулась собственной шеи. Того самого места, где билась под кожей сонная артерия.

Семироль усмехнулся. Ирена поняла, что выглядит глупо — но поделать уже ничего не могла.

— И в чью же пользу завершился процесс? — с интересом осведомился Ник.

Семироль переключил станцию. Голос разведенной певички сменился чувственным баритоном, поющим, по счастью, без слов.

— В мою пользу… Потому что мне заплатили тройную ставку. А так… и она, и муж проиграли. Вот, Ирена понимает, о чем я говорю… Вы ведь разошлись в свое время с Анджеем, Ирена?

Она притворилась равнодушной. Другое дело, что перед Семиролем притворяться бесполезно…

— Ян, — услышала она собственный голос, — вы предпочитаете гражданские дела или уголовные?

— Я специалист широкого диапазона, — серьезно отозвался Семироль.

— А вам случалось… уберечь от приговора настоящего преступника? Убийцу? Про которого вы знали, что он виновен?

— Да, — сказал Семироль после паузы. — Случалось.

Ник шумно вздохнул:

— Ян, я изо всех сил пытаюсь создать романтический образ благородного адвоката… Откровенность прекрасна, но ведь Ирена может неправильно понять…

— Ирена правильно поймет, — Семироль встал. — Я профессиональный лгун, но с Иреной стараюсь быть откровенным. Верите вы или нет, но я не привык видеть в людях только лишь ходячие резервуары красной жидкости… И оставьте в покое свою артерию. Вашей шее ничего не угрожает.

Зато угрожает кое-чему другому, хотела сказать Ирена.

Но покуда эта фраза пришла ей в голову, Семироль уже ушел — оставив догорающий камин, поющую магнитолу и укоризненно вздыхающего Ника.

…В то лето у нее все получалось.

Недоумевающе переглядывались экзаменаторы; студентка Хмель, прежде успевающая, теперь не знала толком ни одного билета — и это не мешало ей отвечать так легко и убедительно, что в зачетку падали одна за другой полновесные четверки. Завистливо вздыхали подруги; даже расхожая шуточка «А что вы думаете о смертной казни?» уже не задевала Ирену и не заставляла краснеть. Ее непредсказуемый мужчина, лучший из мужей, теперь принадлежал ей безраздельно.

То лето, уж если хорошенько вспомнить, было холодным, сереньким и слякотным. Спасаясь от мира и стремясь уединиться, новобрачные поставили палатку на берегу безлюдного озера; почему же в Ирениной памяти то лето навсегда осталось солнечным? Исступленно верещали кузнечики, покачивались белые метелки трав; что за экзотика была в головастиках на отмели, в меленьких карасях, которых Анджей таскал «на рекорд», по хронометру?

Однажды вечером на их палатку набрели местные любители приключений — охотники за влюбленными парочками. То был воплощенный кошмар туристов, предпочитающих селиться шумными лагерями, лишь бы не подвергаться опасности вот так, среди ночи, обнаружить у своего костра десяток ухмыляющихся харь… Каким внезапным и холодным был ее страх, и как Анджей, не переставая улыбаться, не меняя даже позы, вытащил из-под мышки маленький черный пистолет и сразу же, без предупреждения, пальнул в воздух, и как трещали ветки на пути разбегающихся парней… И как сразу же после этого он властно потащил ее в палатку, а она, все еще вздрагивая, умоляла подождать, переждать, перебраться подальше к людям…

И как она перестала бояться. Сразу и навсегда. И что за празднество они устроили на рассвете — с купанием в теплой, подернутой паром воде, с первобытным визгом и брызгами, и опять же с любовью — в песке, на отмели, то-то удивлялись головастики…

Много позже она сообразила, что, оказывается, каждый вечер у костра и каждую ночь в палатке Анджей держал под боком заряженный пистолет. Ловко скрывая эту бытовую подробность от юной счастливой жены.

А ведь если она не была счастлива тем летом — то что же такое счастье?..

— …Нравится, да? Вот так — нравится? Любишь? Иди сюда, моя хорошая… Вот так. Во-о-от…

Ирена осторожно заглянула в приоткрытую дверь. Невысокая женщина в черной брезентовой куртке любезничала с большой упитанной коровой — чесала за ухом, оглаживала странно чистые коровьи бока, чуть не целовалась; потом, ногой пододвинув пустой подойник, села на скамеечку и, бормоча что-то неопределенно-ласковое, принялась доить. В глубине хлева двигала челюстями еще одна корова, поменьше, черная. Из клеток смотрели красными глазами кролики. В загородке возилась еще какая-то живность — для того чтобы разглядеть ее, Ирене требовалось подойти поближе, а она не решалась прервать священный процесс дойки.

— Да чего там, заходите, что ж в дверях-то стоять… И прикройте за собой, а то ветром тянет…

Женщина приветливо улыбалась. Ирена поняла, что ошиблась, определяя ее возраст — скотнице было не за тридцать, а чуть больше двадцати. Брезентовая куртка странно контрастировала с умело подведенными глазами и губами; горло женщины закрывал теплый шарф.