Андрей Дашков - Войны некромантов Страница 38

Мать... Кем была мать? Какая-то самка, без сомнения, выносила его, выкормила и по неизвестной причине бросила на произвол судьбы. Он точно был один, пока монастырский боко не вынул из сосуда печали саму печаль... Так стоило ли вспоминать о том, что было до того?

А потом и мозг изменил ему, поддавшись легионам призраков, топтавшихся за закрытыми дверьми. Липкие щупальца бреда присосались к его лицу изнутри и заставили зомби повторять бессмысленные вереницы слов, обрывки молитв, младенческие крики, старческие стоны... Эти звуки отражались от стен и заглушали грохотавшие восемью этажами ниже барабаны вуду.

8

Гомес смотрел, как набухают веки покойника, а изо рта начинает сочиться желтая жидкость. Матово-синий оттенок кожи сменился глянцево-лиловым. Лежавший перед хунганом недельной давности труп выглядел сейчас, как огромный кусок сырого, но свежего мяса.

Гомес находился внутри конуса тусклого света, падавшего из полукруглого светильника на потолке. Психоты, находившиеся вне этого конуса, оставались невидимыми, но хунган ощущал их присутствие и пристальные взгляды. Еще он ощущал, как «съеживается» их аура под воздействием мантр, распространяемых неистово гудящими барабанами.

Подвальное помещение – железобетонная клетка, погребенная в двадцати метрах под поверхностью, – было труднодоступно для духов, но зато здесь скапливалось зло, подобное жидкой грязи, проникавшей сквозь стены, – самая низшая форма энергии разрушения, вобравшая в себя нематериальные продукты распада миллиардов различных существ, истлевших под землей за время существования планеты.

Хунган знал об этом, как и о том, что прикасается к вещам, которые лучше было бы оставить в покое. Никогда еще он не заходил так далеко. Его прошлые опыты происходили по эту сторону жизни... Он шептал заклинания и видел, как отделяются друг от друга наэлектризованные волосы на голове и в паху мертвеца; от этого зрелища собственные волосы Гомеса шевелились на взмокшем темени. Тем не менее он продолжал дергаться в почти непристойном ритуальном танце, оплетая сетями своего колдовства лежавшую перед ним человекоподобную куклу.

Гомес испытал чудовищную боль, когда рука мертвеца дернулась, и пальцы сжались в кулак. Со стороны это немного напоминало медицинский опыт с обезглавленной лягушкой, двигавшейся под воздействием электрического тока; самое жуткое заключалось в том, что движения Гуго имели тот же источник... Но хунгана не итересовали причины изменений; последствия пугали гораздо сильнее. Дрожь пронзила Гомеса, когда он понял, что внезапно утратил мужскую силу, зато у трупа эрекция была ярко выраженной и невероятно продолжительной.

Фон Хаммерштайн наблюдал за тем, как смуглая тень надругается над телом его сына, сквозь толстое пуленепробиваемое стекло. Он стоял, сцепив зубы, и покачивался от охватившей его впервые в жизни дурноты и проникавшей повсюду вони. Белое и холодное, как зимняя луна, лицо Марты не выдавало истинной степени ее смятения.

Зловещая сцена в мертвецкой была всем им хорошим уроком. Превосходство психотов оказалось вовсе не абсолютным; они чуть было не прозевали появления нового оружия технов. Марта еще раз отдала должное исключительному чутью своего отца...

...Нижняя челюсть Гуго Хаммерштайна отвалилась, и стал виден почерневший распухший язык, покрытый сетью мелких трещин. В сухом горле не было и капли слюны. Веки Гуго дрогнули и поползли вверх, обнажая пожелтевшие глазные яблоки с закатившимися зрачками. Хунган дугой изогнулся над ним, закрывая от света, и в таинственной полутьме чуткие пальцы Гомеса стали снимать с глазных яблок слизистые пленки. Пальцы вращали их, как шарики для пинг-понга, отыскивая радужные клейма, проставленные природой.

Карие, широко открытые и оттого казавшиеся наивными глаза Гуго оставались стеклянными и неживыми даже тогда, когда все его тело уже извивалось на обитом металлом столе в противоестественном танце, повторявшем движения хунгана с задержкой на одну секунду и потому не совпадавшем с жестким ритмом барабанов.

Неожиданно для самого себя граф подумал о «змее кундалини»[24], пробудившемся в тюрьме из гниющей плоти. Сейчас символ показался ему особенно точным: мертвец вздрагивал так, будто внутри него гигантская змея судорожно свивалась в кольца. Терпение губернатора подходило к концу...

Силы Гомеса тоже были на исходе. Он нависал над зомби трепещущей аркой, и его белые джинсы становились желто-коричневыми. Расслаблялись даже те мышцы, которые он бессознательно контролировал с двухлетнего возраста. Он продержался еще немного, а потом рухнул вниз и накрыл своим телом голову реанимированного им существа. Оно не дышало, но его зубы внезапно сомкнулись от сотрясения и легко прокусили кожу на животе хунгана.

Гомес уже ничего не чувствовал. Низшие слуги Огун Феррая – терпеливые, как муравьи, и столь же неумолимые – рвали его сознание на мельчайшие части и растаскивали их по черным погребам смерти. Он отдал слишком много, и уже никто не сумел бы ему помочь.

– Убери этот проклятый звук! – крикнул Теодор Хаммерштайн Габеру и бросился на помощь сыну. Когда он распахнул стеклянную дверь, его обдало волной горячего воздуха. В подвале было душно, и температура достигала сорока градусов... Тело хунгана оказалось неестественно легким и было буквально облито потом. Его отбросили в сторону, словно выпотрошенную баранью тушу.

Марта отшатнулась, увидев лицо своего брата. Но по-настоящему неприятный момент настал, когда вспухшие, холодные, слишком мягкие пальцы Гуго сомкнулись на ее ладони. Внезапно наступила тишина, и Марте показалось, что все они падают в разверзшуюся под ногами пропасть.

Очень медленно зомби опустил ноги на пол и попытался встать. При каждом движении его тело колыхалось, будто кожаный мешок, доверху набитый медузами. Марта вырвала руку и невольно отступила на шаг. Гуго покачнулся, и графу пришлось поддержать его... Тогда им казалось, что все закончилось не так уж плохо, если бы не запах. Запах и волоски, прилипшие к ладоням.

Наследнику Хаммерштайна лучше было бы забыть о расческе. Его волосы, оставшиеся не только на голове, но и на теле, выпадали при самом легком прикосновении.

Глава третья. Семейка

Возможно, ты думаешь, что когда умрешь, то сможешь отсидеться в своей могиле?..

Нет ничего на свете, мама,

Что давало бы мне силы жить.

1

Минула ночь таинственных барабанов, «черной вдовы», и после того, как Рудольф очнулся утром на ковре в луже собственной блевотины, никто из родственничков или слуг не подал виду, что удивлен этим обстоятельством. Руди быстро восстановился и во время завтрака выглядел разве что чуть бледнее обычного, хотя не помнил, чтобы когда-нибудь приучал себя к яду.