Клайв Баркер - Книги крови I-II: Секс, смерть и сияние звезд Страница 38

— Я не был, — отчетливо проговорил череп, — бальзамирован. В отличие от Констанции.

Диана никак не отреагировала на объяснение. Она ни единым звуком не выразила протеста, несомненно необходимого в данной сцене. У нее хватило сил лишь на то, чтобы хрипло застонать, когда его рука сжалась еще крепче и отклонила ее голову назад.

— Рано или поздно мы все должны сделать выбор, — сказал Личфилд. Его дыхание уже не пахло шоколадом, а разило гнилью.

Диана не совсем поняла.

— Мертвые должны выбирать более тщательно, чем живые. Мы можем тратить наше дыхание — извини меня за это выражение — лишь на чистые наслаждения. Я полагаю, тебе не нужно искусство. Не нужно? Так?

Она согласно закивала головой, от души надеясь, что это правильный ответ.

— Тебе нужна жизнь тела, а не жизнь воображения. И ты можешь получить ее.

— Да… благодарю… тебя.

— Если ты хочешь, то получишь ее.

Внезапно он плотно обхватил ее голову и прижался губами к ее губам Ощутив гнилое дыхание у себя во рту, она попыталась закричать, но объятие было настойчивым, и Диана упала замертво.

Райен нашел Диану лежавшей на полу гримерной, когда время уже близилось к двум. Понять случившееся было трудно. У нее не оказалось ран ни на голове, ни на теле, не была она и мертвой в полном смысле слова Казалось, что она впала в кому. Возможно, поскользнулась и ударилась обо что-то затылком. Во всяком случае, она была без сознания.

До премьеры оставалось несколько часов, а Виола лежала в реанимационном отделении местной больницы.

— Чем быстрее это заведение пойдет с молотка, тем лучше, — сказал Хаммерсмит.

Он пил во время рабочего дня, чего раньше Кэллоуэй за ним не замечал. На столе стояли бутылки виски и полупустой стакан. Темные круги от стакана отпечатались на счетах и деловых письмах. У Хаммерсмита тряслись руки.

— Что говорят в больнице?

— Она прекрасная женщина, — сказал менеджер, глядя в стакан.

Кэллоуэй мог поклясться, что Хаммерсмит был на грани слез.

— Хаммерсмит! Как она?

— Она в коме. И ее состояние не меняется.

— Полагаю, это уже кое-что.

Хаммерсмит хмуро посмотрел на Кэллоуэя.

— Сопляк, — сказал он. — Крутил с ней шашни, да? Воображал себя черт знает кем? Ну, так я скажу тебе: Диана Дюваль стоит дюжины таких, как ты. Дюжины!

— Из-за этого вы и позволили продолжать работу над спектаклем, Хаммерсмит? Потому что увидели ее и захотели прибрать к своим липким ручонкам?

— Тебе не понять. Ты думаешь не головой, а кое-чем другим.

Кажется, его глубоко оскорбило то, как Кэллоуэй интерпретировал его восхищение Дианой Ла Дюваль.

— Ладно, будь по-вашему. Так или иначе, у нас нет Виолы.

— Вот почему я отменяю премьеру, — сказал Хаммерсмит, растягивая слова, чтобы продлить удовольствие.

Это должно было случиться. Без Дианы Дюваль не будет «Двенадцатой ночи». И такой исход, возможно, к лучшему.

Раздался стук в дверь.

— Кого там черти принесли? — устало проговорил Хаммерсмит. — Войдите.

Это был Личфилд, Кэллоуэй почти обрадовался, увидев его странное лицо с путающими шрамами. Правда, он хотел бы задать несколько вопросов о состоянии Дианы, о том разговоре с ней, но поостерегся делать это в присутствии Хаммерсмита К тому же, если Личфилд пытался причинить вред Диане, разве появился бы он здесь так скоро и с такой улыбкой?

— Кто вы? — спросил Хаммерсмит.

— Ричард Уолден Личфилд.

— Я вас не знаю.

— Я управлял «Элизиумом», если позволите.

— Ох, господи.

— Он стал моим основным делом..

— Что вам нужно? — прервал Хаммерсмит, раздраженный его манерами.

— Я слышал, что спектаклю грозит опасность, — невозмутимо ответил Личфилд.

— Не грозит, — потеребив нижнюю губу, сказал Хаммерсмит. — Не грозит, потому что никакой постановки не будет. Она отменена.

— Вот как? — Личфилд перевел взгляд на Кэллоуэя. — Вы с этим согласны? — спросил он.

— Его согласия не требуется. Я обладаю исключительным правом отменять постановки, если такая необходимость продиктована обстоятельствами. Это записано в контракте. Театр закрыт с сегодняшнего вечера и больше никогда не откроется.

— Театр откроется.

— Что?

Хаммерсмит встал из-за стола, и Кэллоуэй понял, что никогда не видел его во весь рост. Он был очень маленьким, почти лилипутом.

— Мы будем играть «Двенадцатую ночь», как объявлено в афишах, — произнес Личфилд. — Моя жена милостиво согласилась исполнять роль Виолы вместо мисс Дюваль.

Хаммерсмит захохотал хриплым смехом мясника. Однако в следующее мгновение он осекся, потому что в кабинете разлился запах лаванды и перед тремя мужчинами предстала Констанция Личфилд, облаченная в шелка и мех. Она выглядела совершенной, как и в день своей смерти. Даже у Хаммерсмита захватило дух при взгляде на нее.

— Наша новая Виола, — объявил Личфилд.

Прошло две или три минуты, прежде чем Хаммерсмиту удалось совладать с собой.

— Эта женщина не может вступить в труппу за полдня до премьеры.

— А почему бы и нет? — произнес Кэллоуэй, не сводивший с Констанции глаз. Личфилду повезло — его жена была головокружительно красива. Кэллоуэй боялся дышать в ее присутствии, чтобы она не исчезла.

Затем Констанция заговорила. Это были строки из первой сцены пятого акта:

Хотя мешает нам отдаться счастьюЛишь мой наряд, не мне принадлежащий,—Не обнимай меня и не целуй,Пока приметы времени и местаНе подтвердят тебе, что я — Виола[3].

Голос Констанции был легким и музыкальным; он эхом звенел во всем ее теле, наполняя каждое слово жаром страсти.

Лицо актрисы было изумительно живым, и его черты тоже играли, тонко и деликатно отражая значение произносимых слов.

Констанция очаровывала.

— Простите, — сказал Хаммерсмит, — но есть правила и законы. Она состоит в актерском профсоюзе?

— Нет, — ответил Личфилд.

— Вот видите, это невозможно. Профсоюз строго следит за подобными вещами. С нас сдерут шкуру.

— Вам-то что, Хаммерсмит? — сказал Кэллоуэй. — Какое вам дело? После того как снесут «Элизиум», вашей ноги не будет ни в одном театре.

— Моя жена видела все репетиции. Лучшей Виолы вам не найти.

— Это было бы волшебно, — подхватил Кэллоуэй, чей энтузиазм при взгляде на Констанцию возрастал с каждой секундой.

— Кэллоуэй, вы рискуете испортить отношения с профсоюзом, — проворчал Хаммерсмит.

— Я готов рискнуть.