Уильям Блэтти - Экзорсист Страница 38

Через минуту детектив сидел уже за рулем автомобиля; он направлялся в морг.

Юный дежурный сидел за стойкой и безмятежно жевал ржаной бутерброд с ветчиной и сыром; увидев Киндермана, он лишь смахнул лениво крошки с газетного кроссворда.

— Дэннингс, — хрипло произнес детектив.

Молодой человек кивнул, заполнил в кроссворде еще пять клеточек, поднялся и пошел по холлу, легким движением головы предложив посетителю следовать за собой. Киндерман двинулся вперед, ориентируясь уже в основном по запаху тмина с горчицей, вдоль морозильных камер по коридору гигантской общей спальни, среди сотен невидимых и невидящих глаз. У дверцы с номером “32” они остановились. Дежурный жадно вцепился зубами в бутерброд; на воротник халата упала крошка с капелькой майонеза.

Несколько секунд Киндерман не мог заставить себя поднять глаза; затем собрался с силами и откинул простыню. И вновь, во второй раз уже, он увидел это. Увидел то, во что до сих пор отказывался верить разум.

Голова Бэрка Дэннингса была вывернута на 180 градусов и лежала затылком вверх.

Глава пятая

По глинистой дорожке, вдоль границ зеленой низины университетского городка, бежал трусцой Дэмиен Каррас. На нем были шорты цвета хаки и майка, насквозь пропитанная клейким, целебным потом.

Впереди, на невысоком холме, ритмично мигал ему солнечным зайчиком белый купол астрономической обсерватории; сзади территория медицинского колледжа хмурилась темными пятнами вскопанной земли. С того момента, как его освободили от обязанностей консультанта, Дэмиен приходил сюда каждый день: становился на старт и принимался накручивать долгие мили в своей настойчивой погоне за спокойным и здоровым сном. Иногда ему начинало казаться, что еще чуть-чуть, и он своего добьется: разожмутся острые когти горя, растворится печаль, кровавой татуировкой жгущая сердце… Сейчас, сейчас отпустит…

Двадцать кругов.

Сейчас отпустит.

Два! Еще два!

Ну вот, уже отпускает…

Каррас бежал мощно и пружинисто, как молодой леопард, наслаждаясь горячим покалыванием в мышцах, радуясь шумной игре здоровой крови. Он прошел поворот, бросил взгляд на скамейку: неподалеку от того места, где лежали полотенце, свитер и брюки, расположился мужчина средних лет в мешковатом плаще и мятой фетровой шляпе. Похоже, человечек наблюдал за ним… Да, голова его медленно поворачивалась, когда Каррас пробегал мимо.

Сделав ускорение, священник вышел на последний круг и устремился к финишу; затем перешел на быстрый шаг и, все еще прижимая локти к бурно вздымающимся бокам, стремительно проскочил мимо скамейки. Трафаретная надпись “Философы”, потускневшая от многих стирок, растянулась и деформировалась на мускулистой груди.

Человек в плаще поднялся и стал его догонять.

— Отец Каррас?

Священник оглянулся, щурясь от солнца, кивнул и, подождав, пока Киндерман с ним поравняется, жестом предложил ему пройтись рядом.

— Не возражаете? Иначе меня, пожалуй, судорога схватит, — с трудом выговорил он, все еще задыхаясь после долгого бега.

— Нет, конечно, — согласился детектив без особого энтузиазма и сунул руки в карманы. Он успел порядком устать еще по пути сюда от автостоянки.

— Мы… разве с вами знакомы? — спросил иезуит.

— Нет, святой отец. Но мне один священник там, в резиденции, так здорово вас описал, что можно уже и не знакомиться. На боксера, говорит, похож… — Лейтенант полез в карман за бумажником. — Как же его зовут-то? Забыл. Совсем нет памяти на имена.

— Свое имя, надеюсь, помните?

— Уильям Киндерман, святой отец. — Он вынул удостоверение. — Из отдела по расследованию убийств.

— Да ну? — Каррас уставился в документ с восторженным, почти мальчишеским любопытством; затем повернул к детективу раскрасневшееся, изумленное лицо. — А что случилось?

— Знаете, святой отец, — заметил Киндерман, разглядывая грубовато заостренные черты и смуглую кожу, — вы ведь и правда на боксера похожи. Серьезно: вот этот шрамик у самого глаза… — Он поднял палец. — Ну точно как у Марлона Брандо в “Портовом районе”. Э-э, да вы же вылитый Марлон Брандо! Помните, они ему там шрамик такой наложили. — С этими словами детектив чуть оттянул вбок нижнее веко. — От которого глаз оказался как бы полузакрыт; ну он и проходил весь фильм с таким видом: то ли грустным, то ли сонным, не поймешь. Вот и вы такой же. Ей-богу, второй Брандо. Поди уж, устали об этом слышать.

— Нет, от вас слышу впервые.

— Боксировать приходилось?

— Совсем немного.

— А откуда сами-то, из Дистрикта?

— Из Нью-Йорка.

— Значит, “Золотые перчатки”. Угадал?

— Ну, я бы вам сразу дал капитана, — улыбнулся Каррас. — Итак, чем могу быть полезен?

— Для начала шли бы чуть помедленнее, а? Знаете, эмфизема. — Он указал на горло.

— О, простите. — Каррас замедлил шаг.

— Да ничего. Вы курите?

— Да.

— А вот и напрасно.

— Ну, допустим. Так в чем все-таки дело?

— Ах да, слегка отвлекся. Я не помешал вам, кстати? Вы, может быть, заняты были?

— Да чем же я мог быть занят?

— Молитвой, например.

— Нет, звания капитана вам, все-таки, не миновать, — загадочно улыбнулся Каррас.

— Я в чем-то ошибся?

— Боюсь, вы не из тех, кто способен ошибаться. — Каррас взглянул на собеседника искоса: хитро, но дружелюбно.

Киндерман остановился, попробовал было сделать непонимающие глаза, но поймал на себе смеющийся взгляд, опустил голову, не выдержал и сам ухмыльнулся.

— Ах, ну конечно: вы же психиатр… и кого надумал провести? — Он пожал плечами. — Вы уж, святой отец, простите меня за всю эту болтовню: это я липну так — по привычке… Прилипчивость — фирменный метод Киндермана: подпускаешь сиропчику — и приклеиваешься потихоньку. Все, прекращаю вас утомлять и перехожу к делу. Итак, что меня к вам привело…

— Осквернения?

— Эх, сколько сиропчику вылилось зря, — пожалел детектив сам себя.

— Очень вам сочувствую.

— Не стоит, святой отец: сам виноват. Да, вы правы, меня очень заинтересовали эти происшествия в церкви. Но и кое-что еще, более серьезное.

— Убийство?

— О, какой садист. Пните же меня еще, мне это нравится.

— Что я могу поделать — такой уж отдел у вас. — Иезуит пожал плечами.

— Э-э, нет, Марлон Брандо, не в этом дело. Уж больно вы хитры для священника. Впрочем, вам и без меня об этом, наверное, все уши прожужжали.

— Mea culpa[12], — улыбнулся Каррас. — И все же, я так ничего и не понял. Что за убийство? И при чем тут осквернения? — Он искренне сожалел о том, что уязвил слегка самолюбие лейтенанта, и теперь рад был возможности поднять брови и наморщить лоб.