Кирилл Клерон - Вампиры в Москве Страница 39

говорит: Сдавай быстрее деньги в банк, на процентах озолотишься!

а через две недели дурацкий банк лопается, как пузырь и вылетает в трубу, унося последние сбережения

говорит: Не бери зонтик, на горизонте — ни облачка!

а после обеда начинается жуткий ливень, а с ним и жестокая простуда под ручку

говорит: Ложись скорее спать, сегодня приснится прекрасный эротический сон с участием Ирчика!

а сначала два часа глаза не смыкаются, а потом снятся крысы и прочая нечисть

Появилось даже стойкое ощущение, что интуиция намеренно вредит ему и всячески издевается, злокозненно толкая на заведомо неверный, вредоносный путь. Почему? Не пытаясь найти объяснений он почувствовал, что настала пора ее обхитрить:

(— небось, важное знакомство наклевывается, с возможностью интересного продолжения, вот она и пакостит, чтобы я ушел, подбивает!)

Ганин ускорил шаг, но все равно несколько отставал от длинноногого приятеля:

— А что это мы так спешим, как на пожар?

— А у меня и есть пожар в груди, который срочно залить требуется.

— Пивом, что ли?

— Ну, а чем же? Не кровью же.

Ганин уже привык к подобным речевым оборотам, ничуть не удивился и даже поддержал тему:

— А ведь и кровью утоляют жажду. Верблюжьей и в пустыне, но утоляют. Кочевники-бедуины.

— Ну надо же! Это вы тоже вычитали?!

— Видел в кинопутешествиях своими глазами… Очень, кстати, интересно смотреть, как люди живут. Развивает.

Филин только хмыкнул и, свернув с набережной и пройдя несколько десятков метров по неосвещенному переулку, слегка притормозил. Лицо его приобрело на редкость задумчивое выражение, как у нерадивого школьника, который плохо выученный урок забыл — не преминул ехидно отметить Ганин. Затем Филин вытащил из кармана клочок бумажки:

— Кажись, где-то поблизости. Вот название и адрес. Не посмотрите ли, а то я без очков?

(— может ты и хищный Филин, но темноте видишь, как Крот) — опять мысленно и опять посрамил довольный Ганин. Высмеивать своих новых знакомых являлось его правилом и дедушка Фрейд объяснил бы это защитной реакцией или компенсацией комплекса неполноценности. Может быть и так, все может быть…

Тем временем Филин-Крот вытащил из кармана зажигалку и поднес ее к бумажке. Ганин подошел вплотную и нагнулся, пытаясь что-либо разобрать в письменах.

— Необычная какая-то бумажка — на древний пергамент похожа, в музее подобный видел. И что за язык?

— А это и не бумажка — за наблюдательность поздравляю. Но и не пергамент. Это высушенная человеческая кожа. Кожа одного очень нехорошего типа, который думал, что всех обманул и провел вокруг пальца. А вот язык могли бы знать, вы же биолог. Это латынь: Errare humanum est. Перевести можете?

— Не-а…

— Так я и думал. До чего же необразованные люди вершат советскую науку… Перевожу:

Человеку свойственно ошибаться

— Это что, название кафе? Надо же, и не так далеко от моего дома — я тут рядом на набережной в угловом доме живу, где билеты Аэрофлота…

Филин не выразил ни малейшего восхищения столь престижным местоположением Ганинского жилья и тот, слегка уязвленный, продолжил:

— Ну чего только сейчас не напридумывают, чтобы посетителей привлечь!

и только после этого стал обдумывать странную фразу о человеческой коже:

(— шутка, конечно, но какая-то не смешная, а шутка должна быть смешной — так еще отец говорил…)

Долго обдумывать парадокс не пришлось, ибо крепкая жилистая рука незнакомца уверенно схватила его за волосы и запрокинула голову, а в шею, прямо под подбородком, вонзилось нечто острое и холодное. Послышались чмокающие звуки, словно из него что-то начали высасывать. Ганинское тело стало делать судорожные и инстинктивные попытки вырваться, пусть даже ценой клока волос, а мозг позволил себе погордиться интуицией, которая на этот раз не подвела:

(— все-таки я не ошибся, так и есть, маньяк и сумасшедший!)

Гордость гордостью, но окружающий мир начал медленно сворачиваться. Нет, ни как молоко при кипячении, а словно смотрел Ганин в перевернутую подзорную трубу. Внешнее пространство стало быстро и неумолимо наплывать на него, словно огромный айсберг на крохотный корабль. Зрение приобрело совершенно невероятную для столь позднего времени суток резкость и глаза заслонила непонятная сеточка — паутинка или трещинка кирпича или прожилки листа. А ведь могла и сетчатка отслоиться!

В это же мгновение (а, наверное, немного раньше), вокруг вспыхнул ослепительно яркий свет, а перепонки почти лопнули от пронзительного звука. Господи, какая сатанинская светомузыка!

Спонтанная Ганинская версия происходящего оказалась однозначной:

(— ну, все, полетела душа в небеса…)

Но на этот раз интуиция подвела. По улице, под визг сирены, катил спасительный милицейский патруль.

ПРОБУЖДЕНИЕ

Утро — это щемящее чувство потери

Сердце сжимается и холодеет

Неужели это не сон?

Неужели сон позади?

Очнулся Ганин очень не скоро. Сначала к нему подошел поддатый покойный отец с увесистым солдатским ремнем, на начищенной пряжке которого зловеще блестела звезда. Блестела и предвещала.

Отец громовым басом стал грозно допытываться, куда делись три рубля из шифоньера и что делает щекастый хомяк на его постели( а хомяк, только что купленный за эти три рубля у соседского паренька, уже нагло гадил на подушку). Отец парил где-то в полуметре от пола и из его рта вытекала отвратительная зеленоватая жидкость.

Следующей картинкой накатило Азовское море, где десятилетний Ганин тонул, не рассчитав свои силы. Он погружался на дно и навстречу ему плыла большая кряжистая какашка с проходящего судна. Какой-то героический отдыхающий вытащил утопающего за волосы и долго делал искусственное дыхание, пока тот не оклемался.

И только санитар, склонившийся над больничной койкой со шприцем, оказался взаправдашним. Обман чувств благополучно закончился. Ганин внимательно огляделся, старательно фокусируясь на каждом предмете — стена, потолок, колченогий стул, капельница. Но лишь острое обоняние позволило увериться, что он не дотянул до того света — только в советской больнице может стоять столь блевотный аромат суточных щей и запах фекалий обделавшегося соседа.

— А, да ты, братец-тунеядец, во сне в штаны наложил, — недовольно повел курносым носом санитар и почему-то пристально посмотрел на ожившего больного.

(— чего это он на меня смотрит… я-то тут причем? ой, неужели действительно…)

Санитар, а может и медбрат — кто к лешему их чины разберет, специально громко позвал менее брезгливую нянечку: