Энн Райс - Слуга праха Страница 39

Так он и сделал, а потом сложил на груди руки и наблюдал, как я поглощаю тушенку с овощами и рисом.

Едва я отставил в сторону тарелку, он тут же убрал ее вместе с ложкой. Вскоре я услышал шум льющейся воды: Азриэль мыл посуду. Закончив, он принес мне небольшую чашку с чистой водой и полотенце, как это принято в некоторых странах. И хотя не было такой нужды, я с удовольствием ополоснул пальцы и промокнул полотенцем губы.

Азриэль унес миску и полотенце.

Только теперь он заметил мой телевизор с крохотным экраном, оставленный рядом с очагом. Я вдруг почувствовал замешательство и смущение, как будто шпионил в его отсутствие, проверяя достоверность рассказа.

Он долго смотрел на телевизор, потом отвел взгляд.

— Работает? — равнодушно спросил он. — Ты что-нибудь видел?

— Новости какого-то местного канала — видимо, из ближайшего городка. Все штаб-квартиры организации Белкина захвачены, люди арестованы, общественное мнение постарались успокоить.

Он долго молчал.

— Что ж… Наверняка есть еще несколько мест, до которых они пока не сумели добраться. Но все, кто там находился, мертвы. При встрече с этими людьми — с теми, кто носит оружие и клянется уничтожить себя вместе со всем населением страны, — самое лучшее… убить их на месте.

— Тебя тоже показали. Гладко выбритого.

Он рассмеялся.

— Значит, им ни за что не найти меня. Они никогда меня не узнают.

— Конечно. Если ты не подстрижешься. Было бы досадно, случись иначе.

— Нет нужды беспокоиться, — пожал плечами Азриэль. — У меня по-прежнему остается наилучший выход из положения.

— Какой?

— Исчезнуть.

— Ах да. Рад слышать. Ты ведь знаешь, что объявлен в розыск? Они сообщали об убийстве Рашели Белкин. Мне мало что говорит это имя.

— Это мать Эстер. И она не хотела умирать в доме Грегори. Но вот что странно. Мне показалось, что, увидев ее мертвой, Грегори был буквально раздавлен горем. Думаю, он ее действительно любил. Мы порой не допускаем мысли, что такие люди способны любить.

— Может, ты мне скажешь… Это ты убил ее? Или я не должен спрашивать?

— Нет, я ее не убивал, — искренне ответил он. — Им это известно. Они были там. Не понимаю, зачем им теперь меня искать.

— Ты же понимаешь: тайные организации, банки, заговоры, длинные щупальца, раскинутые Храмом… А ты для всех человек-загадка.

— Ну да, конечно. И к тому же человек, который способен исчезнуть в случае необходимости.

— Вернуться в прах? — спросил я.

— О да, в прах, в золотой прах.

— Ты готов рассказать?

— Я думаю как. Видишь ли, прежде чем перейти к смерти Эстер Белкин, я должен поведать еще кое о чем. Были всеми уважаемые люди, которых я любил. Мне необходимо объяснить.

— Ты расскажешь о них?

— Их слишком много. Некоторые не стоят того, чтобы о них помнили, других я сам забыл. Поэтому речь пойдет только о двоих. О первом и последнем повелителях, которым я повиновался. С некоторых пор я перестал кому-либо повиноваться. Стоило мне услышать зов, будь то зов мужчины или женщины, я просто отворачивался. Так продолжалось много лет, пока наконец прах не был защищен множеством предостережений на древнееврейском, немецком, польском языках, так что никто не осмеливался вызвать Служителя праха.

Но о двоих я хочу рассказать — о первом и о последнем. Все другие достойны не более чем пары слов.

— Ты, кажется, повеселел и выглядишь отдохнувшим, — заметил я.

— Правда? — Он усмехнулся. — Интересно, почему? Впрочем, я поспал и чувствую в себе силу, и немалую. А рассказ заставляет меня вернуться в прошлое.

Он вздохнул.

— В моей жизни после смерти я почти не помню дней, когда я не испытывал боли, — снова заговорил он. — Наверное, я это заслужил, ибо стал могущественным демоном. Последний господин, которому я повиновался, был евреем из Страсбурга, где впоследствии сожгли всех евреев, объявив их виновными в эпидемии бубонной чумы.

— Да-да, — кивнул я. — Это произошло в четырнадцатом веке.

— В тысяча триста сорок девятом году, — с улыбкой уточнил он. — Я был тому свидетелем. Евреев убивали по всей Европе, потому что считали их виновниками нашествия черной смерти.

— Знаю. С тех пор случился не один холокост.

— А знаешь, что сказал мне Грегори? Что сказал наш горячо любимый Грегори Белкин, когда считал себя моим господином и уповал на мою помощь?

— Понятия не имею.

— Он сказал, что, не случись в Европе эпидемии чумы, она превратилась бы в пустыню. Люди, населявшие ее, так безоглядно вырубали всю растительность, что от некогда огромных лесных массивов не осталось и следа. Те леса, что мы видим сейчас, появились именно в четырнадцатом веке.

— Да, похоже, что так, — согласился я. — И что, этим он оправдывает уничтожение людей?

— Ну, это лишь одно из оправданий. Грегори был незаурядным человеком, во многом благодаря своей искренности.

— А разве не безумцем, который создал всемирную террористическую организацию?

— Нет. — Азриэль покачал головой. — Он был жестоким, но искренним и честным. Однажды он сказал мне, что существовал лишь один человек, в корне изменивший ход истории. Я ожидал, что он назовет Христа, или царя персов Кира, или, возможно, Магомета. Но нет, человеком, радикально повлиявшим на историю мира, он считал Александра Великого. Именно Александр казался ему образцом для подражания, идеалом. Грегори был в здравом уме. Он намеревался разрубить огромный гордиев узел. И почти преуспел. Почти…

— Как же ты его остановил? Как вообще обо всем этом стало известно?

— Его погубил собственный порок, — ответил он. — Известно ли тебе древнее персидское религиозное сказание, в котором говорится, что зло пришло на землю не вследствие греха, не по воле Господа, а по ошибке, совершенной во время обряда?

— Да, я знаю. Ты имеешь в виду зороастрийские легенды?

— Правильно. Эти легенды мидийцы передали персам, а те, в свою очередь, евреям. Речь только об ошибочном решении. Согласись, почти как в Книге Бытия. Ева делает неверный выбор и в результате нарушает правило. А это не вполне то же самое, что грех.

— Не знаю.

Он рассмеялся.

— Грегори погубила ошибка в суждениях.

— Объясни.

— Он рассчитывал, что я столь же тщеславен, как и он сам. Вероятно, он неправильно оценил мои силы и готовность вмешаться… Он надеялся, что меня поразят его идеи, ибо считал их неопровержимыми. В этом и состояла его ошибка. Не поделись он со мной в нужный момент сокровенными мыслями, даже я не сумел бы его остановить. Но он не мог не поделиться, не похвастать, ибо хотел завоевать мое расположение и, осмелюсь предположить, мою любовь.