Грэм Мастертон - Жертвоприношение Страница 4

– Я очень по нему скучаю.

Я поморщился, чего она, естественно, не могла видеть. Это была не саркастическая гримаса, а выражение лица, которое бывает, когда понимаешь, что делаешь все возможное, но этого оказывается недостаточно. И что тебе до конца жизни придется терпеть последствия.

– Я знаю, – сказал я ей. – Сделаю завтра несколько снимков на пляже и пошлю тебе.

Ничего не сказав, Джени повесила трубку.

– Итак, что будем сегодня делать? – спросил я Дэнни.

Он стоял на поросшей мхом кирпичной террасе, выходившей на задний двор. Ноги широко расставлены, руки на бедрах, нижняя губа выпячена. Эту позу он принимал, когда хотел выглядеть взрослым. На нем была футболка в красно-зеленую полоску и красные шорты с эластичным поясом.

– Исследовать, – предложил он.

Я огляделся, прикрыв глаза от солнца.

– Думаю, ты прав. Давай обойдем дом и посмотрим, что нужно сделать.

– У тебя здесь синяк, – сказал он, показывая на мою левую скулу.

– Знаю. Ударился, когда упал с лестницы. Я весь в синяках.

– Нам нужен фонарик, – решил он.

– Ты абсолютно прав. Давай все осмотрим, а потом пойдем и купим себе самый классный и мощный фонарик.

Дэнни стал спускаться по лестнице впереди меня. Повсюду между кирпичами росла трава, а мох в некоторых местах был такой густой, что походил на раскисший зеленый ковер. Я вспомнил, как из одного дома в Брайтоне вытаскивали такой ковер после пожара, в котором погибли две маленькие девочки.

Дэнни шел вдоль опорной стены, окаймляющей террасу, и пел песенку «Великий герцог Йоркский».

– Вчера, когда ты уже спал, я разговаривал по телефону с мамой.

Дэнни продолжал размахивать руками.

– У него было десять тысяч солдат…

– Хочешь знать, что она сказала?

– Он их на гору послал…

– Она сказала, что любит тебя. Сказала, что скучает. Сказала, что очень, очень скоро приедет повидать тебя.

– А потом с горы назад.

– Дэнни.

Он остановился в самом конце стены. Над его головой кружила чайка, крича, как плачущий ребенок. Стало тепло, и голубое небо было усеяно маленькими, похожими на кусочки ваты облаками.

– Она сказала, что любит тебя и что скучает.

По щеке у него скатилась слеза. Я шагнул к нему, чтобы обнять, но он отступил назад. Ему не хотелось обниматься.

– Дэнни, я знаю, как это тяжело, – сказал я на манер персонажа из плохого австралийского телесериала. Откуда мне, черт возьми, было знать, каково это семилетнему мальчишке – потерять мать?

Чувствуя себя беспомощным, я отвернулся и поднял глаза на Фортифут-хаус – на его задний фасад, смотревший на сад и море. Из-за резкого уклона садовых земель стены казались неестественно высокими. Их сложили из темно-красного кирпича. Местами он так потемнел, что приобрел почти каштановый цвет. Гигантская аляповатая крыша была облицована замшелой бурой плиткой. Изначально все оконные рамы сделали из дуба – во всяком случая, так сказала мне миссис Таррант, но в 20-е годы их заменили на металлические. Они были выкрашены в черный цвет, от чего окна казались пустыми, а дом – заброшенным. Когда я только увидел Фортифут-хаус, первым делом решил перекрасить все металлические конструкции в белый цвет.

Дымоход был старым, изначальной постройки. Высокий, широкий, аккуратно выложенный из кирпича. Пригодный, чтобы жечь уголь. Хотя погода сейчас стояла почти как в субтропиках, мне подумалось, что зимы в Бончерче бывают довольно суровыми.

Похоже, в свое время всю заднюю часть дома обвивали вьюны, но они давно зачахли и погибли. Осталось лишь несколько высохших усиков, застрявших в швах кладки.

Что-то в пропорциях Фортифут-хауса раздражало меня. Его углы почему-то выглядели неправильными. Крыша казалась слишком громоздкой, а один ее скат отличался слишком высоким углом наклона. Я сделал шаг назад, но углы по-прежнему выглядели неправильными. Шагнул в сторону, они изменились, но опять не гармонировали друг с другом. Фортифут-хаус был одним из самых неправильных зданий, с которыми я когда-либо сталкивался. Независимо от того, с какой точки вы на него смотрели, оно всегда казалось каким-то неправильным, некрасивым и несбалансированным.

Его неправильность была буквально возведена в закономерность, поэтому я начал подозревать, что архитектор сделал это умышленно. Со всех сторон дом выглядел так, будто у него был только фасад, без глубины. Мне казалось, что за видимой мне стеной нет вообще ничего, кроме заброшенного пустого сада. Что Фортифут-хауса просто не существует.

Дэнни отказался взять меня за руку и спрыгнул со стены. Затем с мрачным видом побрел через сад, мимо густо переплетенных голых розовых кустов. Я двинулся за ним следом, ощущение в желудке было как будто с похмелья. Как могли мы с Джени заставить его так страдать? Иногда у меня мелькала мысль, что наша идея завести ребенка была ошибкой. Все равно что разводить пернатую дичь для отстрела.

– Думаю, на чердаке есть крыса, – сказал я ему, пока мы тащились по гравийной дорожке мимо конюшни.

Он не отозвался.

– Когда добудем фонарик, пойдем и поищем ее, ладно?

Он остановился, повернулся и хмуро посмотрел на меня:

– Крысы могут укусить.

– Ну да. Но, если надеть толстые штаны и рукавицы, все будет в порядке. И, как правило, они боятся нас больше, чем мы их. Я видел их в канализации.

– Могу взять свой водяной пистолет, – предложил Дэнни.

Я взял его за руку.

– Да, можешь, – сказал я. – Можешь наполнить его красными чернилами, как делают в комиксах. Если попадешь в крысу, будет похоже на кровь. И если увидим ее снова, будем знать, чья это крыса.

Дэнни идея понравилась. Затем он проводил меня к фасаду дома и очень серьезно стал осматривать вместе со мной кусты рододендрона. Со знанием дела прокомментировал возгласами состояние крыши и подъездной дорожки.

Боже всемогущий, как же я его люблю!

Он начал что-то щебетать про школу, про телесериал «Лунная пуговица» и про то, что решил перейти на комиксы «Бино», так как они для детей постарше. Он спросил, можно ли подкинуть его мишку так высоко, чтобы тот улетел на орбиту. Если раскрутить сильно-сильно, а потом отпустить? Он не решался попробовать, потому что боялся потерять мишку навсегда. Это был мамин подарок, и потеря сильно огорчила бы его.

Мы сели на выкрашенную белой краской чугунную скамью и стали смотреть сквозь сад на море. Трава и сорняки доходили до колен. Теплый ветер дул нам в лицо и шевелил волосы.

– Иногда люди не могут жить друг с другом, – сказал я ему. – Они любят друг друга, но вместе жить не могут.

– Это глупо, – сказал Дэнни.

– Да, – согласился я. – Так оно и есть.

Потом произнес:

– Тук-тук. – Кто там? – Коровы. – Какие коровы? – Обыкновенные. – Балбес, обыкновенные коровы мычат, а не стучат.

Дэнни посмотрел на меня осуждающе:

– Ерунда какая-то.

– Согласен. Все шутки – ерунда. Но они вызывают у людей смех, и это главное.

Пока Дэнни что-то напевал себе под нос и болтал ногами, я неожиданно для себя внимательно оглянулся на Фортифут-хаус. Даже отсюда скаты крыши выглядели необычно. Я видел слуховое окно моей комнаты, выходящее на юг, и спускающуюся по обе стороны от него плитку. Странно было то, что, вопреки моим ожиданиям, западная стена дома была абсолютно вертикальной, до самой крыши, хотя потолок в моей комнате тоже был скошен.

Другими словами, между наклонным потолком в моей комнате и вертикальной внешней стеной дома должно быть какое-то непонятное изолированное пространство в виде перевернутой пирамиды.

Еще сильнее меня озадачило то, что, когда я прищурил глаза, разглядел под декоративной штукатуркой едва заметный прямоугольный контур, как будто там было окно, которое впоследствии замуровали. Значит, когда-то в моей комнате была ровная западная стена с окном, смотревшим на высокие ели, росшие за земляничными грядками.

Мне не приходило в голову ни одной логичной причины, почему это окно замуровали, а потолок наклонили, как если бы крыша была покатой. Возможно, дело было в том, что дерево сгнило, во влажности воздуха или в какой-то строительной ошибке. Но замуровывать окно ради решения любой из этих проблем казалось мне неразумным. Я долго сидел, хмуро глядя на крышу, пока Дэнни не перестал петь и не спросил:

– В чем дело?

– Ни в чем, – ответил я.

Он тоже посмотрел на крышу.

– Раньше там было окно, – с уверенностью сказал он.

– Ты прав. Его замуровали.

– Зачем?

– Именно это я и пытаюсь понять.

– Может, не хотели, чтобы кто-то вылез.

– Может, и так, – согласился я. И добавил: – Что значит «вылез»?

– Ну, чтобы кто-то залез, окно слишком высоко, – сказал Дэнни.

Я кивнул. Я всегда поражался аналитическому складу ума у детей. Они отбрасывают в сторону все отговорки и компромиссы, которые охотно принимают взрослые, и смотрят на все незамутненными глазами. Но есть у них и кое-что еще. Шестое чувство. Близость к природе. Они могут разговаривать с деревьями, животными и лягушками и иногда получают ответ.