Максим Асс - КОШМАРЫ Страница 4

Его взгляд сказал:

— Дружище, дело мое кончено!..

— Бур!..

Теплов ползал на коленях пepед собакой и то прижимал ее к себе, то поддерживал ее никнувшую голову и сердце его колотилось, и он все не мог понять, что это случилось... за что?..

— Я сейчас, Бур... Я все сделаю... все... все... — бессмысленно бормотал он.

И он поднялся и бурей влетел к жонглеру.

— Лохов... Бур умирает... Лохов, ступайте к нему...

сидите около... я сейчас... в одну минуту...

И Теплов, как был, без пальто и шапки, побежал по улице.

Целый час он пропадал, пока нашел такого ветеринара, который согласился тут же с ним поехать... Но нашел...

Было, однако, поздно.

— Гм... Пауло... твоя собачка...— встретил его Лохов, бледный и избегая смотреть...

— Что собачка?..

Теплов схватил жонглера за горло...

— Что собачка? — повторил он хрипло, со вздувшимися жилами.

— Пусти... Пусти, ты меня задушишь... Твоя собачка... твоя собачка...

Бур издох, и Лохов заблаговременно распорядился, чтобы труп собаки унесли.

VI.

Что делал весь этот день Теплов в своих опустевших комнатах, было неизвестно. Но под вечер он зашел вдруг к Лохову, сел за его стол и, тускло посмотрев, задал вопрос, который поставил жонглера в тупик.

— Как ты думаешь, старик, бессмертна душа или нет?

Спрашивал Теплов тихо, но озабоченно, видимо, сильно интересуясь ответом.

— Гм... Пауло.. видишь ли... я не очень много думал об этом в своей жизни...

— Нет... Все-таки?

— Гмм... говорят, бессмертна, то есть, опять-таки, я имею в виду человеческую душу... Понимай меня, как следует, Пауло...

— Молчи, дурак! — с бешенством крикнул Теплов и ударил рукой по столу. — Это все равно...

— Ты думаешь?.. — пролепетал Лохов, отодвигаясь.

— Говорю тебе, это все равно!..

Теплов сморщил лоб и сказал, подняв палец:

— Слушай, было так: когда-то один человек бросился на меня, чтоб убить, а случившаяся тут же собака спасла меня... Так если бы ты был судьею, кому из них ты присудил бы бессмертие?

Глаза Теплова, круглые и мутные, смотрели пристально, но вряд ли что-либо видели, и у Лохова почему-то мурашки забегали по телу.

— Н-не знаю! — сказал он, отводя взгляд.

— Не знаешь? —заревел Теплов и вскочил. — Так ты не знаешь?.. Так вот же... Переступи порог моей комнаты и она явится по моему зову и загрызет тебя...

Притворщик!..

И он выбежал, хлопнув дверью...

Лохов остался в тревоге.

Было очевидно, что старый клоун болен и нуждается во враче и в уходе... Между тем, он заперся, и проникнуть к нему стало невозможным...

Слышно было, как он метался и, не переставая, что-то бормотал, то ласково, то умоляюще, то повелительно и грозно... Это продолжалось очень долго, и под тяжелый лихорадочный шепот Лохов заснул.

Проснулся он среди ночи и сразу в перепуге вскочил с постели. За стеной творилось что-то невообразимое. Теплов, видимо, окончательно обезумел.

Он кричал, надрываясь:

— Бур... Чертов пес!.. Что ты топчешься на одном месте? Алло-гип...! Скачи же, разжиревшая скотина!..

Ну... гоп-гип!...

Лохов выбежал в коридор. Там был уже народ:

жильцы, выскочившие из своих комнат, коридорныѳ, дворники со двора. На стуки в дверь Теплов не обращал ни малейшего внимания... Может быть, он даже не слышал их...

— Скачи же, или я тебя прогоню, негодное животное... Ну... Алло-гип!.. Что ты уставился на меня?..

Ну!.. Если ты уж пришел , я тебя заставлю скакать!..

Гип-гоп!.. Ну!..

Дверь решили взломать...

— Наваливайся! — крикнул кто-то, и все подступили к двери.

Вдруг Лохов задрожал от дикого ужаса, и волосы на его голове поднялись дыбом…

— Алло-гип! — отчаянно и хрипло, из последних сил, крикнул Теплов. — Алло-гип... Говорю тебе в последний раз, Бур!.. Ну!..

И Лохов, белый, как мука, услышал знакомое повизгиванье, царапанье тупых когтей о пол и грузные прыжки отяжелевшего, сделавшегося неуклюжим тела...

Что происходило в эту минуту в комнате, так никогда и не было узнано, потому что, когда, после долгих усилий, взломали наконец дверь, — старый клоун лежал на полу мертвый...

Лохов, однако, говорил впоследствии, что он мог бы поклясться, что в ту минуту, когда дверь отлетела, спускавшиеся с потолка тяжелые и огромные кольца, через которые собака обыкновенно прыгала, еще шевелились, недавно кем-то задетые...

ДЕВЯТЬ ПАЛЬЦЕВ

I.

...Я, Пер Янсен, знавший Анну очень близко, всегда думал, что над Анной тяготеет рок, ибо есть лица, которые говорят наблюдателю больше, чем линии рук.

Всеми своими чертами, изломами губ, таинственными точками, вспыхивающими в глубине глаз, они неустанно говорят о трагедии, которая неминуемо должна совершиться, хотя бы в ту минуту, когда вы наблюдали лицо, оно улыбалось.

У Анны было такое лицо — и над ней тяготел рок...

По крайней мере, до тех пор, пока в дело не вмешался серьезный, рассудительный и справедливый человек.

Теперь я расскажу то, что мне частью удалось узнать от Анны же, частью же — чего я сам был свидетелем.

Год тому назад муж Анны, Павел Иост, вернувшись раз вечером из ресторана, позвал Анну к себе, запер за ней дверь на ключ, ключ положил к себе в карман и сказал ей спокойно, как всегда говорил обо всем, чего бы это ни касалось:

— Анна, у нас три девочки и мне хорошо известно теперь, что вряд ли даже одна из них моя. Ты изменяла мне с первого дня замужества. Это нечестно, Анна. Признаюсь тебе, что первой моей мыслью было убить тебя, но теперь я раздумал. Видишь ли, я хорошо знаю, что правды ты мне никогда не скажешь, ибо ты вся начинена ложью. Ложь — не только твои слова, ложь — твои движенья, ложь то, как ты смотришь... Это уж натура, Анна, и я даже не виню тебя... И мне пришло в голову, что если ты умрешь, а я останусь жить, я ведь так никогда и не узнаю, есть ли среди девочек хоть одна моя, и если есть, то какая? Тогда я решил, Анна, сам умереть, ибо если в этой жизни мне не суждено ничего узнать, то в той жизни я уж наверняка все узнаю — и сейчас же, лишь только закрою глаза. И я так сделаю!

Анна стояла прямо против Иоста. Она не спорила, не защищалась, она только не сводила тусклого взгляда с его длинного серого лица, стараясь понять, серьезно говорит Иост или нет.

А тот продолжал так же спокойно, как начал, словно бы речь шла о совершеннейшем пустяке, вроде как выпить стакан грога или переменить сорочку:

— Я это сделаю через десять минут — и никакой черт мне не сможет помешать... Через десять минут, Анна, я уж буду смотреть на тебя оттуда и все знать...