Яков Шехтер - «Треба знаты, як гуляты». Еврейская мистика Страница 4

— Увы, — развел руками раввин. — Как я могу разрешить то, что запретил сам Всевышний?

— А теперь ты меня послушай, — прошипел Зигмунд сквозь побелевшие от злости губы. — Ты, да, ты лично совершишь обряд бракосочетания. И не далее, чем через два дня. Это я тебе говорю — Зигмунд!

Он круто повернулся на каблуках и вышел из комнаты. Спустя час Зигмунд уже разговаривал с принцем.

— Что за ерунда такая? — удивился принц. — Ну, не хочет человек быть священником. Почему же закон запрещает ему жениться на любимой женщине? Вот я, например, — принц приосанился, — должен стать королем Польши. Но ведь меня никто не заставляет принимать на себя бремя королевской короны. Могу и отказаться. И жениться тогда, на ком захочу!

Он шаловливо посмотрел на советников. На их лицах отразился неподдельный ужас. Еще бы, ведь вся их дальнейшая жизнь, карьера и благосостояние были связаны с будущим принца.

— Ладно, ладно, — усмехнулся принц. — Я пошутил. Но этот достойный человек, — он указал пальцем на Зигмунда, — несомненно, может самостоятельно решать свою судьбу, и никто не вправе стать между ним и любимой женщиной.

Принц подкрутил тоненькие усики и наморщил лоб.

— Пошлите Зигмунда к епископу, — приказал он секретарю. — Пусть его преосвященство встретится с раввином и найдет выход из положения. И пусть все будут довольны, — и принц королевским жестом завершил утреннюю аудиенцию.

Спор епископа с раввином продолжался целую ночь и закончился полным поражением его преосвященства. Епископ рассчитывал отыскать лазейку в виде какого-нибудь раввинского постановления и объявить его недействительным на территории вверенной ему епархии. Но как назло, раввин все свои доводы подкреплял словами из Пятикнижия. Причем, для пущей убедительности он показывал их в Библии, напечатанной на польском языке. Раввинское постановление епископ отменил бы с легкостью, но пойти против прямых слов Библии он не мог.

Когда принцу доложили о результате спора, он пришел в ярость.

— Знать ничего не желаю! — кровь бросилась ему в лицо, а правый усик задергался. — Завтра утром собрать всех евреев на главной площади Казимежа, того, кто не захочет прийти сам — гнать плетьми. Плети не помогут — пустить в ход копья и мечи. Свадьбу проведет лично раввин. Лично, и громким голосом, чтобы каждое слово было слышно на всю площадь. И пусть только попробует не согласиться! — лицо принца искривила столь отвратительная гримаса, что дальнейшие слова не понадобились.

Утром следующего дня все евреи Кракова стояли на центральной площади. Посредине, огороженный столбиками с натянутыми между ними пурпурными шнурами, возвышался свадебный балдахин — хупа.

Раввина привели под руки. Его ноги почти не касались земли: два дюжих солдата, крепко взяв старика под локотки, опустили его прямо перед счастливой парочкой.

— Послушайте, — быстро произнес раввин. — Принц — гой, инородец, не ведает, что творит. Но вы же евреи, вы должны понимать, что идете на прямое нарушение законов Торы. Отмените свадьбу, прошу вас.

— Кончай болтать, старик, — пренебрежительно произнес Зигмунд. — Делай свое дело.

Раввин закрыл глаза и взмолился. Он просил доброго и всемогущего Б-га не допустить позора, не дать двум сумасбродам с помощью нечестивцев публично унизить Тору Всевышнего Он просил о чуде. Просил яростно и страстно, хватая воздух пересохшим ртом.

И чудо произошло. С треском качнулась земля, и люди на площади завыли от ужаса. Раввин почувствовал, как почва уходит у него из-под ног, и отскочил. Зигмунд и невеста в белом платье тоже попытались броситься в сторону, но не успели. Прямо под ними разверзлась глубокая трещина, и парочка с дикими воплями упала вниз. Земля еще раз вздрогнула и трещина затворилась.

На площади стало тихо. Солдаты усиленно крестились, а епископ, наблюдавший за церемонией с балкона ближайшего дома, рухнул на колени и застыл в молитве.

С тех пор прошло три века. Место на площади, где произошла эта трагедия, до сих пор огорожено. Польские экскурсоводы, водя гостей по еврейскому кварталу, обязательно останавливаются возле ограды. Выслушав историю, туристы скептически усмехаются и спешат на осмотр других достопримечательностей Кракова.

Памятник отцу

Записано со слов р. Элиягу-Йоханана Гурари, главного раввина города Холон.

Когда приклады немецких винтовок забарабанили в створки ворот, Гитл крикнула Хаиму:

— Хватай ребенка и беги на задний двор. Я их задержу.

Хаим послушался жену автоматически, не думая. За пять лет, прошедшие со дня свадьбы, он привык прислушиваться к ее советам. Гитл никогда не настаивала на своем, не требовала, не скандалила. Каждое замечание выглядело как доброе пожелание, и Хаим почти всегда соглашался. Схватив в охапку четырехлетнего Мойшика, он хотел было возразить, что сам задержит полицаев и немцев, а убегать в лес через калитку в заборе должна Гитл, но что-то выключилось в нем, онемело, сдвинулось.

Мойшик обхватил его ручонками за шею, Хаим прижал сынишку к груди и помчался изо всех сил. Уже на опушке леса он услышал выстрелы, а потом, видя сквозь деревья сполохи огня, пляшущие над крышей их дома, гадал, что случилось с Гитл. Боялся признаться, боялся сказать себе правду.

Но непоправимое все-таки произошло. Ночью, привязав уснувшего сына к стволу дуба, он прокрался на пепелище. Угли еще тлели, и в багровом мерцании он увидел мертвую Гитл, лежащую в обнимку с двухлетней Хани. Голова девочки неестественно свисала набок, и, присмотревшись, Хаим понял… нет, об этом лучше не вспоминать, не говорить, не думать.

Он не решился подойти к убитым. Два полицая, храпевшие неподалеку от пожарища, могли проснуться в любую минуту. Хаим молча постоял, слушая, как неистово колотится сердце, и тихонько скользнул обратно в темноту. Он оборачивался через каждые два шага, плохо понимая, куда идет и как. Слезы застили глаза, горло перехватило, словно чьи-то невидимые руки стиснули его под самым кадыком. Ни похоронить, ни проститься, ни глаза закрыть.

Он разбудил мальчика, взял его на руки и пошел. В этом лесу ему была знакома каждая тропка. Когда начало светать, Хаим постучался в окошко избушки лесничего.

— Кто там? — жестко спросил женский голос.

— Ванда, это я, Хаим.

— Какой еще Хаим?

Он назвал фамилию. Дверь заскрипела. Ванда стояла на пороге в ночной рубашке с двустволкой наперевес.

— Что случилось, Хаим?

— Гитл и Хани убили немцы, Я с Мойшиком убежал.

— Дева Мария! — Ванда поставила ружье на пол и взяла из рук Хаима дрожащего от холода ребенка.