Сет Грэм-Смит - Президент Линкольн: охотник на вампиров Страница 4

III

Мне было велено не вдаваться в подробности и не упоминать, куда Генри отвел меня той ночью и что он мне показал. Достаточно будет сказать, что после этого мне стало физически плохо. Не от ужасов, которым я был свидетелем, но от чувства вины: ведь я, пусть и невольно, являлся их участником.

Он провел со мной чуть меньше часа. За это время мое представление о мире коренным образом изменилось. Представление о смерти, о пространстве, о Боге… Все раз и навсегда перевернулось с ног на голову. За столь короткий срок я безоговорочно поверил в то, что еще часом раньше назвал бы абсолютным безумием.

Вампиры существуют.

Целую неделю я почти не спал. Сначала мне не давал покоя страх, затем — перевозбуждение. Я допоздна засиживался в магазине и читал, читал дневники Авраама Линкольна. Сверял невероятные утверждения с точными «фактами» его прославленных биографий. По стенам подвала я развесил распечатки старых фотографий. Временные шкалы. Генеалогические древа. По утрам я писал.

Через два месяца жена забеспокоилась. Еще через два — что-то заподозрила. Через полгода мы расстались. Я боялся за свою безопасность. За детей. За собственный рассудок. Меня мучили вопросы, но Генри не появлялся. В конце концов я набрался смелости и решил поговорить с одиннадцатью «лицами» из его списка. Некоторые беседовали со мной неохотно. Другие — неприязненно. Но все же с их помощью у меня в голове наконец сложилась картина: я писал о тайной истории американских вампиров. Об их роли в рождении и развитии нашей страны, а также о том, как они привели ее на край гибели. И о человеке, который освободил нацию от их тирании.

На семнадцать месяцев я отказался от всего ради десяти дневников в кожаных переплетах. Ради писем, перетянутых красной резинкой. В каком-то смысле это были лучшие месяцы моей жизни. Каждое утро, просыпаясь на надувном матрасе в подвале магазина, я вспоминал о своем предназначении. Я делал что-то поистине важное, пусть даже в полном, беспросветном одиночестве. Пусть даже не совсем в здравом уме.

Вампиры существуют. А Авраам Линкольн был одним из величайших охотников на вампиров своего времени. Дневники, которые он вел с одиннадцати лет и до самого дня гибели, — это потрясающий, сенсационный документ, хоть и сердце от него рвется. Дневники проливают свет на ключевые события американской истории и, кроме того, открывают нам новые грани в характере и без того невероятно многогранного человека.

О Линкольне написано более пятнадцати тысяч книг. О его детстве. О психическом здоровье. О сексуальности. О взглядах на расовые различия, религию и судебную систему. Многие произведения содержат изрядную долю правды. В некоторых даже упоминается о «тайном дневнике» и «одержимости оккультными науками». Но в них нет ни единого слова о главном деле его жизни. О той борьбе, которая позже вылилась в Гражданскую войну.

Миф о «честном Эйбе», которым нас пичкали в начальной школе, оборачивается ложью. Мозаикой полуправд и недомолвок.

Я представляю вам то, что разрушило мою жизнь. Представляю долгожданную правду.

Сет Грэм-Смит

Райнбек, штат Нью-Йорк

март 2010 г.

Часть I

Мальчик

Глава 1

Необычный ребенок

В нашем печальном мире каждого навещает скорбь; для юных она становится мучительным потрясением, ибо застигает их врасплох.

I

Мальчик так долго сидел на корточках, что у него затекли ноги, но теперь он не решался пошевелиться. Ведь тут, в крохотной прогалине среди замерзшего леса, водились создания, которых он столько времени поджидал. Создания, которых он послан убить. Мальчик прикусил губу, чтобы не стучали зубы, и прицелился из отцовской кремниевой винтовки — в точности так, как учили. В туловище, припомнил он. «В туловище, не в шею». Тихо и аккуратно он взвел курок и навел дуло на цель — крупного самца, отставшего от своих. Спустя десятки лет мальчик не забудет, что случилось дальше:

Я колебался. Не из-за угрызений совести, но из страха, что винтовка промокла и не выстрелит. Страх мой оказался безосновательным, ибо когда я спустил курок, приклад ударил меня в плечо с такой силой, что я повалился на спину.

Индейки прыснули врассыпную, а Авраам Линкольн, семи лет от роду, поднялся с заснеженной земли. Он встал на ноги и ощупал неожиданно теплое пятно на подбородке. «Я прокусил губу, — писал он. — Но мне было плевать. Я спешил узнать, попал или нет».

Попал. Самец беспорядочно хлопал крыльями, описывая в снегу небольшие круги. Эйб наблюдал, стоя неподалеку, «боясь, что птица каким-то образом поднимется и разорвет» его «на куски». Взмахи крыльев; перья, бороздящие снег. В мире не осталось больше звуков. Только еще снег заскрипел под ногами мальчика, когда он собрался с духом и приблизился к добыче. Крылья слабели.

Птица умирала.

Пуля попала прямо в шею. Голова свесилась под неестественным углом и волочилась по снегу, индейка все продолжала биться. «В туловище, не в шею». С каждым ударом сердца кровь выплескивалась из раны на снег, где смешивалась с темными капельками из прокушенной губы Эйба и со слезами, которые струились по его лицу.

Она пыталась дышать, но не могла; в ее глазах был страх, какого я прежде не видел. Я стоял над несчастной птицей так долго, что казалось, прошел целый год, и молил Господа остановить ее крылья. Просил у Него прощения за то, что причинил вред существу, не сделавшему мне ничего дурного, не угрожавшему мне самому или моему имуществу. Наконец птица затихла, и, набравшись смелости, я протащил ее целую милю через лес и положил к ногам матери. Голову я склонил пониже, чтобы скрыть слезы.

Авраам Линкольн больше никогда не отнимет жизни. И все же станет одним из величайших убийц девятнадцатого века.

Той ночью расстроенный мальчик не сомкнул глаз.

У меня не шла из головы несправедливость, которую я сотворил с живым существом. Я не мог забыть то, что увидел в глазах у птицы: ужас перед лицом ускользающей жизни.

Эйб отказался есть свою добычу и последующие две недели питался чуть ли не одним хлебом, пока его мать, отец и старшая сестра дочиста обгладывали косточки. Неизвестно, как именно родственники мальчика восприняли его голодовку, но, вероятно, поступок Эйба сочли эксцентричным. В конце концов, в те дни обходиться без еды из какого-то абстрактного принципа было странно для кого угодно, а особенно для мальчика, рожденного и воспитанного на американском фронтире.