Аарон Макдауэлл - Песок. Повесть длиною в одну ночь Страница 4

Молчит остров, не отзывается.

Благослови, батюшка, — я смотрел на храм. Но теплее на душе не стало. Только тошно как-то.

Я достал зубами сигарету, наклонился к зажигалке. Потом переложил зажигалку в левую руку, правой перекрестился.

Вздохнул.

Димка, вот спрашивал ты, почему тяжело вот здесь, внутри. Хочется душе ввысь подняться, хочется землю обнять, приласкать, пожалеть, благодарными слезами залиться за то, что терпит нас, любит, несмотря ни на что. А не выходит, не дают грехи, не пускают в небо.

Выходит, прав ты был.

Храм стоял на берегу, отражая белизной стен свет от направленных на него фонарей. Я покачал головой — Монастырский остров большой, но почти не освещен, только служебный свет вырывает из власти мрака аттракционы неподалеку. То ли руки не доходят, то ли до мозгов у некоторых деятелей, отвечающих за обустройство города, не доходит, что в своем нынешнем состоянии остров по ночам — рай для темных дел. Хорошо хоть ночью людей почти нет. Здесь нечего делать, только если в ночной клуб идти.

Как-то странно — "рай" и "для темных дел"...

Да ну и Бог с ним. С ними.

Остров когда-то был Комсомольским. Теперь снова Монастырский.

С развалом Союза появилось много смешного, - только смеяться почти ни над чем не хотелось. Я, например, даже октябренком успел побыть. И мне не смешно. Я ребенок девяностых, все самое веселое в жизни уже случилось.

Я отвернулся и пошел к аттракционам. Остановился на секунду.

И наконец-то подкурил сигарету.

Снег наконец прекратился. Середина февраля, а мне почему-то совсем не холодно, как будто хилая лампочка, что висит над качелями, согревает меня. А я добиваю предпоследнюю сигарету и ворошу ногой песок, вяло раскачиваясь. Песчинки не капают, они замерзшими отчужденными щепотками холода отстраняются друг от друга.

Зачем звал? — наконец спрашиваю я у острова, выдыхая дым.

Налетел порыв ветра, бросил мне несколько песчинок в лицо и едва не вырвал из зубов сигарету. Но холодно мне от этого не стало.

Ни холодно, ни жарко.

В круг света впрыгнула ворона, вспорхнула и подлетела поближе ко мне, наклоняя голову и удивленно разглядывая меня одним глазом.

— Чего не спится? — спросил я у вороны. — Я прекрасно знаю, что вороны по ночам не летают, где вздумается, а спят. Так что не надо тут.

Я этого не знал. Просто думал, что так должно быть.

Ворона продолжала удивляться и глядеть на меня.

— Ну что тебе?

По сути, мне было побоку, что ей нужно. И что мне нужно. Пришел я вот. А зачем пришел и к кому — и сам не знаю. Надо было идти к пляжу, но я не шел.

Я выбросил окурок прочь из света, и алый огонек решительно и обреченно, как брошенный при отступлении отряд, зажегся в темноте вокруг качели, выбросив при падении на асфальт несколько тут же погасших искр.

Ворона каркнула, прошлась взад-вперед.

— Согласен, — подтвердил я, сделав вид, что все понял. — И что теперь?

Осанна, — сказала ворона.

И улетела.

— Лети уже... Осанна... — беззлобно передразнил я ворону.

Наверное, я сошел с ума. Что ж, и это тоже было вполне прогнозируемо. Хорошо хоть не буйный, никто не заметит, не закроет туда, откуда и нормальные люди психами выходят.

Под ногой зашуршал песок. Словно какая-то невидимая рука окутывала мои ботинки одеялом неожиданно теплых песчинок. А, вспомнил я, ведь уже семнадцатое число. А значит, мне уже тридцать. С днем рождения, Серый. Даже не знаю, чего себе и пожелать... Ну разве что счастья, здоровья.

Песок обиженно отступил, разом замерз, как и полагается зимой.

Внезапно начал замерзать и я.

Подул несколько раз на свои руки, прекрасно понимая, что пытаться отогреть их этим бесполезно. Взял бы термос с кофе из дому, так нет — побежал сломя голову сюда, а зачем?

Зачем ты звал меня? — повторил я вопрос. Ну ответь же.

Замерзну здесь к утру, что — легче тебе от этого станет? Жертв тебе не хватает? А помнишь, как Димка песок твой сыпал мне — мне! — на панаму? А как он замок на твоем песке строил? А как хрустели под колесами мотоцикла Димкины ребра, помнишь?

Или так много времени прошло, что уже и забыл?

Время — талый песок сквозь пальцы ребенка. Так что никак ты не мог забыть.

Или ты не можешь простить, что доля твоего песка — теперь навеки моя?

Зачем звал?

Я вдруг всхлипнул.

Мимо, осветив на мгновение мир вокруг фарами, с шумом пронеслась та самая "девятка", что въехала передо мной. И я на секунду встретился взглядом с вороной, стоявшей за кругом света от лампочки и все также пристально и удивленно смотревшей на меня одним глазом.

Я почему-то сразу успокоился.

— Иди сюда, пернатая, — негромко позвал я ворону. — Не трону, не бойся.

Ничего не произошло.

Глупо было ожидать, что ворона отзовется и подлетит ко мне. Да и зачем она мне здесь? Пусть каждый будет на своем месте.

Я прислонился лбом к крашеной трубе качели.

Завтра воскресенье. Это я помню.

Почему-то не хочется спать, - подумал я и зевнул.

…а еще я помню, как это было.

Храм сиял золотыми куполами и медным колокольным звоном тщетно успокаивал хмурое дождливое утро. Складывали зонты, крестились перед Вратами прихожане, бросая — как велит обычай — три раза по три монеты стоящим при входе нищим и калекам, стараясь не замечать исходящего от них стойкого алкогольного духа, — где только успевают с самого утра? Поглядывали на детей, сонных и недовольных, которые, словно исполняя тяжкую повинность, быстро и мелко крестились тремя сжатыми пальчиками.

Было воскресенье.

Дождь мелко и подло моросил, окатывал меня брызгами из-под колес, насмехался глухими раскатами грома над торжественностью Храма. Ветер шатал провода, швырял дождь в лицо и издевательски свистел в ушах. Зима выдалась очень дождливой.

Январь в наших местах почти всегда дождливый и неряшливый.

Димка прятал замерзшие руки в карманы, отворачивал лицо от ветра. Но стоял, не в силах отойти от Храма. А я знал, что сейчас Димке очень хочется зайти, поглядеть — так ли там по правде, как ему рассказывали, действительно ли кругом золото, сияние, тепло? Правда ли, что ангелы Божьи во время службы спускаются над алтарем, и дарят благословение? Правда ли, что...

А даже если и не правда — все равно. Лишь бы попасть вовнутрь.

Лишь бы зайти.

Но он не зайдет. Я это прекрасно знаю потому, что когда-то точно так же стоял здесь и глотал слезы вперемешку с дождем и снегом, при этом на лице было точно такое же наглое и циничное выражение. И так и не смог заставить себя сделать тот самый шаг. Волчата не плачут. Волчатам и так хорошо.