Елена Блонди - Татуиро (Serpentes) Страница 4

Медленно пошел, всматриваясь, готовый отпрыгнуть к чёрным деревьям. Это, наверное, принесла река, повернувшая вспять, из моря. Это может быть опасным. Но движения — медленные и слабые. Может, его било течением о коряги и камни…

И, подойдя, вытягивая шею, в еле видном свете рассмотрел. Девушка. Светлая, как мягкий бок рыбы-плоскушки, слабая тонкими руками и ногами, смятая сильной водой и потому как неживая куча водорослей. Но шевелится иногда. Мокрые волосы облепили лицо с полураскрытым ртом.

Сидя на корточках, мастер оглянулся на деревню. Все еще спят, сильному племени с целой рукой ножей некого бояться. Никто не увидит, если он столкнёт её обратно в реку. Пусть река заберёт то, что не нужно, что принесёт хлопоты и лишнюю боль. И унесёт её выше, туда, откуда течёт в другие дни.

Подумал, откуда течёт река, и опустил руки, уже протянутые к смятому телу. Ему не нужно беспокойство, но и отправить её туда, в верховья, к подножию серых скал, не сможет. А она пробормотала что-то не слышное в шуме ветра и открыла глаза. Смотрела и не видела его. Закрыла снова, как уснула. И лицо её было уставшим от обиды. Мастер нахмурился. Те мысли, что думались, пока он звал к себе сон, пришли снова и продлились. Это река принесла ему в награду за долгое одиночество. И в наказание за то, что не сплел поясок жены.

Медленно протянул руку и поправил вялую, подломленную под тело ногу. Провёл ладонью по бедру. И убрал, пряча руки за спину. Потому что прикрытые согнутой рукой — груди лунного цвета с налипшей на них речной грязью. Такие маленькие.

…Она — его дочь. Нет жены, но ведь он не такой, как все люди племени. Западный ветер обошелся без женщины и принес ему дочь просто так, вынув ее из брюха реки. А теперь смеётся сверху, трепля верхушки деревьев: ты хотел прожить жизнь, чтоб не грызли тебя изнутри тайные звери забот и тревоги?

Мастер поднял мягкое тело, прижал к себе и понёс, ступая осторожно, чтоб не уронить на узловатые корни, торчащие из песка. Надо забрать её с берега, пока никто не увидел, ведь лежащее на общем песке — общее по законам племени. Он скажет всем, что ветер принес её мастеру, и для того выломал кусок крыши. И она теперь — его. Теперь ему — страдать, беспокоиться. Принимать то, от чего убегал столько лет.

В хижине было темно, и только дыра в крыше светила сама для себя, не опуская свет вниз. Мастер устроил девушку на полу, где лежал до того сам, укрыл циновкой и сел рядом ждать утра. Сидел на корточках, положив локти на колени и свесив ладони, думал. Теперь надо больше циновок и выменять свои новые миски, с птицами по краю, на куски ткани у женщин, а раскрасит он их сам. Хорошо бы поймать парочку древесных собак, выделать шкурки, чтоб сделать сандалии, вон какие ступни — белые совсем и мягкие, как детская щека. Орехи ещё есть и козу он попросит у соседки.

Девушка пошевелилась, не открывая глаз, вытащила руку и, дёрнув, уронила ее поверх циновки. Простонала что-то. Через дверной проём упал на ее лицо и плечи сонный утренний свет. И мастер почувствовал, как сердце его схватили холодные когти.

На худом грязном плече вилась цветная змея. Небольшая, но в точности такая, как там, в пещерах.

Глава 4

Ягоды дерева снов

Время идёт от солнца к солнцу, от дождей к дождям. Оно бывает коротким, когда нужно сделать что-то быстро, но тянется древесной смолой, если ждёшь утра.

Ночью мастер ворочался, смотрел в щели хижины, и время медлило, но вот небо начало светлеть, и время прыгнуло, побежало быстро-быстро. Она подстегнула его, та, что лежит неподвижно, спит и не знает ещё, куда принесла её река.

Как заставить солнце не светить, а людей спать? Мастер не знал. Знал старый ведун Тику, но он давно утопил свои знания в тыкве с хмельной оттой и больше врал, чтоб не мешали ему пить. А когда ловили на вранье, изворачивался, но люди смеялись и прощали. Не было несчастий, и племя не нуждалось в силе колдуна.

Мастер мог только захотеть. Сильно-сильно. Попросить. И посмотреть, получится ли. Сила желаний — это удел женщин, не мужчин. А наговорные слова — они остаются детям, передаваясь от тех, кто растет, тем, кто ещё мал. Он усмехнулся. Мастер, не убивающий на охоте, может быть, он, хоть и не женщина, но и не таков, как прочие мужчины? И стал ли он настоящим взрослым?

Сидя на корточках, сжал кулаки так, что ногти врезались в ладони. Закрыл глаза и зашептал, раскачиваясь, просьбу о том, чтоб не приходил свет, ещё немного. И чтоб люди не покидали хижин. Проговаривал слова, задерживая дыхание, и выдыхал шумно каждое, отправляя в пробитую ветром дыру. Следил, как превращаются они в тугой дым и в зеленые огоньки, уплывают, кружась, и ветер уносит их.

И, будто услышав, ветер свистнул, продираясь сквозь листья, спутал волосы на голове, тронул холодными лапами потную грудь. Мастер разжал кулаки и раскрыл глаза. В чёрном небе в проломе крыши не было звёзд, и утренний свет потускнел. Тогда, встав, мастер тихо пошёл к выходу, выглянул в проём, сдвигая свешенные пальмовые листья. Блестевшая до того река ворочалась за невидимыми деревьями. Ветер гудел ровно, а над головой висели неподвижно еле различимые низкие тучи. И ни огонька в хижинах. Он сумел захотеть, сильно, как хотят только женщины, собираясь вместе. И теперь время подождёт, позволив ему сделать то, что задумал.

Нащупывая босыми ногами ступени, спустился, цепляясь рукой за столбы навеса. И, постояв в кромешной темноте, закрыл глаза, чтобы проще дойти туда, где растёт дерево снов.

Его и деревом не назовёшь, — в зарослях кровяника маленький прутик, на котором в летнюю жару выбило несколько бутонов. Цветки крошечные, похожие на синие ладошки с красной серединкой, будто клюнула птица. Мастер нашел его сам и никому не сказал. Сперва хотел вырвать и выкинуть в реку, а то вырастет и наделает бед, забирая в сны лучших охотников, а прочие передерутся из-за ягод. Но деревце было крошечное, а кроме сонного волшебства, ягоды красили ткань в дивный пурпурный цвет. Правда, цветков совсем мало, но даже тонкий узор проложить по кайме, и сразу вещь — другая, красивая. Потому прикрыл синие цветики широкими листьями кровяника. Как раз перед большими дождями, решил, придет собрать горсточку ягод. Оказалось, суждено другое.

Он плавно и медленно продвигался по песку, нащупывая пальцами ног корни, и рукой проводил перед собой, касаясь концов быстрых от ветра листьев. От большого ствола десять шагов, потом на левую руку еще три шага. Уткнулся лицом в шевелящиеся листья кустарника, пахнущие дождем и собственным резким запахом, присел на корточки и стал водить руками, перемешивая невидимый воздух. Ягоды мелкие, но он узнает их наощупь. Только бы не раздавить нечаянно. Старался не думать о том, что их слишком мало для того, что ему придется сделать. Спина затекла и болели согнутые ноги, будто жилы в них мотают на деревяшку. Глаза он то открывал, то закрывал, и уже сам не мог понять, смотрит или жмурится. Веки заболели и под ними поплыли оранжевые пятна. Казалось, вечность сидит, водя дрожащими руками перед собой. Почти повалившись набок от напряжения, уже собрался встать, когда ветер сунул в руку острый прутик с тяжелой капелькой на конце. Закаменев плечами, обхватил тонкую плеть, проводя другой рукой, легонько, как по крыльям бабочки. Нащупал ягоду, сорвал, аккуратно сламывая черешок. И вспомнил: второпях не подумал, а складывать куда? Бережно сунул ягоду в рот, за щеку. Стиснул зубы, так что заныли челюсти, оберегая, чтоб не укатилась и не лопнула пряным соком. Сколько же их было, цветов на деревце? Вот ещё одна ягода и ещё сразу две. Рот уже не открывался сам, и мастер пальцем оттягивал щеку, укладывая очередную ягоду.